Путин. Замковый камень российской государственности - Владимир Винников

Несмотря на подконтрольность и подотчётность Кремля внешним стратегическим субъектам, Русская цивилизация оставалась самостоятельной и генерировала собственное силовое поле, которое преображало российскую власть, наделяя её таинственной волей и необъяснимой хитростью, талантом лавирования, маневрирования и своевременных умолчаний.

Система, которая складывается в России, по многим параметрам ближе к «национальной диктатуре», чем к стандартной либеральной демократии. В своей развитой фазе это должна быть не диктатура олигархов, не диктатура стагнации, а «диктатура развития», «диктатура инноваций». Ближайшее будущее России рисуется при таком сценарии как аналог 30-х годов с их прорывным индустриальным развитием, с их решительным очищением государства и формированием определённого цивилизационного лица советской державы — исторического и геополитического преемника Российской империи.

В чем же задачи 30-х годов типологически схожи с теми задачами, которые диктуются нынешней ситуацией? В том, например, что репрессии отчасти были вызваны необходимостью политической борьбы и выстраивания госаппарата нового типа. Но ведь ротация элит — это неумолимое требование и нашего времени, без которого невозможно развивать страну. С репрессиями или без репрессий, но власти придется решать схожие задачи и преодолевать сопротивление многих коррумпированных кланов и групп. Сходство и в том, что преемственность с прошлым должна быть восстановлена, Путин не случайно столь настойчиво повторяет тезис о «единстве исторического процесса», — это должно быть единство, в котором, как он написал в одной из предвыборных статей 2012 года, «потомок „красного комиссара“ или „белого офицера“ видел бы своё место. Ощущал бы себя наследником „одной для всех“ — противоречивой, трагической, но великой истории России».

«Новые 30-е» подразумевают отбор лучшего и отсеивание худшего из прошлого опыта. Они подразумевают прорывное инновационное развитие, то есть способность за короткий период пробежать расстояние, которое другие народы и цивилизации проходили в течение долгого времени, наконец, способность ответить на внешние вызовы и угрозы. История повторяется. Наступает критический период, когда становится понятно: если Россия не решает таких задач, её оттирают на обочину. В нашем случае это означает не просто прозябание на задворках истории, но и гибель, потому что оттирание России в сегодняшнем мире повлечёт захват и перераспределение её территорий и недр.

Образ врага, который нужно создать для успешного наступления в будущее, — это не обязательно конкретный геополитический враг. Нашим главным врагом является собственная неорганизованность, неготовность пойти на самоограничение, неспособность планировать и выстраивать собственную жизненную стратегию.

Осознавая аналогию 30-х годов, мы не вызываем «дух Сталина», а вооружаемся знанием о рисках и опасностях того пути, по которому идём. Мы будем способны трезво смотреть на свои поступки и на государственную политику только при одном условии: если мы будем понимать, что мы уже вошли в определённом смысле в «новые 30-е». Между тем либералы стараются склонить всех к тому, что это тема запретная, кощунственная, воспринимают ее истерически, как то, о чём даже помыслить нельзя[3]. Именно применяя аналогию и здраво относясь к ней, можно в значительной степени избежать тех издержек, которые были свойственны сталинской политике в трагические 30-е годы.

Одно из самых вероятных и нравственно оправданных решений — нынешняя элита должна добровольно признать, что она некачественно и неэффективно служит нации, что она внутренне не готова идти на жертвы и уступать в чём-то, в том числе отказаться от тех излишественных возможностей, которыми она до сих пор пользовалась. Добровольно признать это и добровольно приступить к самоисправлению — вот соломоново решение для «офшорной элиты», дабы избежать неприятностей, связанных с ростом государственного насилия и преследования по мотивам коррупции, причинения политического и экономического ущерба обществу. Лозунгами для верхних классов зрелого путинского периода должны стать две очень простые формулы: «Хватит жрать!» и «Служи государству Российскому!». Тогда как для народа главный лозунг должен звучать примерно так: «Созидай страну, семью и свой достаток!»

При этом народ готов воспринять подобную национальную идею, тогда как элита пока не демонстрирует готовности и способности к самоотречению, она требует «продолжения банкета». Желания жрать и красть у элиты является обратной стороной демографического упадка нашего народа. Народ не размножается в стране, которой правят люди, умом и сердцем живущие не здесь, строящие и вкладывающие не здесь и всеми способами уводящие отсюда все доступные им ресурсы. Ироды не хотят быть Соломонами. И поскольку это так, неумолимым требованием момента становится смена (обновление) элиты.

Путин и антисистема: термидор уже наступил

Сказанное выше означает не «сталинизм», не символ реставрации мироустройства 30-х годов, а способность реалистично воспринимать государственный опыт Сталина как наследие, как продуктивный миф, как один из конструктивных образов прошлого. В чём сущность этого наследия? Она, во-первых, в том, что Сталин сумел рекрутировать достойные человеческие ресурсы (кадры, которые, как известно, «решают всё») и направить их на созидание по ключевым направлениям национального развития, во-вторых, он сумел создать спецслужбы и разведку мирового класса, фактически обернув «интернационалистический» инструментарий против тех, кто его изобретал и внедрял в подрывных целях в «нецивилизованные» страны, в-третьих, он сумел выстроить линию технологического развития не в «отстающе-догоняющем» режиме, а вровень со своим веком, то есть угадал главные технологические тренды эпохи. Все эти три составляющие сталинского наследия крайне необходимы России сегодня, сейчас.

Само перечисление масштабных, эпохальных задач, которые решала тогда страна и её лидер, показывает, насколько несущественным, несерьёзным, выморочным с точки зрения интересов Русской цивилизации является либеральная риторика о необходимости отстаивать «священное» право частной собственности, продлевать существование теплично-инкубаторных условий для доморощенных олигархов, якобы ради стабильности удерживать страну от инфляции и вкладывать деньги в «сильные» иностранные экономики. Сам ракурс двух этих подходов, сам масштаб двух типов задач, не говоря даже об их содержании, несопоставим.

Как бы ни была привлекательна для власти идея сохранения «завоеваний» 90-х годов, необходимо трезво смотреть на эту эпоху и её плоды. Как бы ни хотелось наследникам Ельцина представить дело таким образом, что к управлению ресурсами в ходе приватизации пришло новое талантливое племя суперменеджеров, Путин-то прекрасно знает эти таланты, знает как облупленных. Это было не рождение капиталистов-созидателей, но захват страны взбесившимся номенклатурно-криминальным слоем, в эксцессе своей эмансипации от советского строя забывшим и честь, и совесть. Это было не построение новой системы, но торжество Антисистемы.

Лично для Путина выбор здесь нельзя назвать лёгким. Он сам питомец этой Антисистемы, возрос в ней и через неё. Не без помощи таких её столпов и демиургов как Собчак, Чубайс, Березовский, он пришел в большую политику. В 2000-е годы Путин попытался приручить Антисистему, институционализировать её, выявить её сильные и «креативные» черты, скрестить их с генокодом вечной России. Но Антисистема не хочет скрещиваться с Россией, она хочет переделать Россию на свой лад, лишить её вечной русской сущности. Это гумилёвская «химера», которая способна работать лишь как механизм деструкции, паразитарного существования на остатках отрицаемого старого уклада, проедании его богатств, десакрализации и профанации старых духовных ценностей и т. д.

В 2000-е годы Путин попытался приручить Антисистему, институционализировать её, выявить её сильные и «креативные» черты, скрестить их с генокодом вечной России. Но Антисистема не хочет скрещиваться с Россией, она хочет переделать Россию на свой лад, лишить её вечной русской сущности. Это гумилёвская «химера», которая способна работать лишь как механизм деструкции, паразитарного существования на остатках отрицаемого старого уклада, проедании его богатств, десакрализации и профанации старых духовных ценностей и т. д.

Возвращаясь к аналогии со Сталиным, уже сама постановка вопроса о «социализме в отдельно взятой стране», то есть о разрыве с курсом на широкую всемирную революцию (левую глобализацию) воспринималась троцкистами как «термидорианская опасность». В 1927 году на тот момент горячий сторонник Троцкого, один из руководителей Коминтерна Карл Радек писал, что «национальное самоограничение пролетарской революции есть верный признак термидорианства, какими бы фразами он ни прикрывался». Сам же Троцкий тогда же в своих речах перед президиумом ЦКК красноречиво разъяснял Орджоникидзе и другим товарищам, что «термидорианцы были якобинцами, только поправевшими. Якобинская организация — тогдашние большевики — под давлением классовых противоречий в короткий срок дошла до убеждения в необходимости изничтожить группу Робеспьера». Троцкий взывал к «леваческому» инстинкту старых большевиков, отождествляя сталинский курс с «устряловщиной» и призывая не повторять ошибки Французской революции. (См.: Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927, том 3. / Редактор-составитель Ю. Фельштинский. — М., 1990. С. 74–81, 87-127.)