Последняя шутка Наполеона - Григорий Александрович Шепелев

от моего имени, – проронил Дмитрий Львович. Хотела что-то сказать и Танечка, но поэт мотнул головой, давая ей знак молчать. Тогда она, взяв мобильник, включила видеокамеру. Настя с Машей последовали её примеру.

– Колоритное сборище, – продолжал человек с известным лицом, имея в виду, как ни странно, вовсе не тех, кто стоял за его спиною, а шестерых участниц литературного семинара, – две уголовницы – осквернительницы святынь, безумная сочинительница похабных и экстремистских стишков, продажная журналистка, две несовершеннолетние девочки. Любопытно! Не педофил ли вы, Дмитрий Львович?

Любочка попыталась было сказать, что она давно совершеннолетняя, но её голосок потонул в других, гораздо более громких звуках.

– А вы, никак, гомосексуалист, господин депутат Госдумы? – предположил Дмитрий Львович после того, как грянувший вслед за речью известного человека вой, визг и звяканье шашек смолкли, – ведь в вашей свите гораздо больше мужчин, чем женщин.

– Вы, как всегда, без грязи не можете, господин писака, – с горечью произнёс народный избранник, на этот раз не позволив своим сторонникам разразиться праведным гневом, – и вы ответите мне за ваши слова! Но прежде ответите за другие.

Он вдруг протянул руку куда-то в сторону, и один из смертников моментально сунул в неё газету.

– В этой статье вы подлейшим образом оскорбили весь многонациональный народ России, – провозгласил депутат, развернув её и подняв над лысиной, будто это был транспарант, – я вам предлагаю немедленно принести глубокие извинения!

– Интересное предложение. Я подумаю. Вы намерены продолжать присутствовать на дебатах по современной русской драматургии?

Лицо политика выразило тревожную озадаченность. Он взглянул на своих соратников, как бы спрашивая у них, насколько им интересна тема дебатов. Тема не вызвала интереса, но и покинуть комнату оскорблённые не сочли возможным, поскольку были слишком оскорблены. Вновь поднялся шум, притом оглушительный. Не кричали только джигиты – кстати, как и во время первого шума. Больше того – их лица были непроницаемы.

Мощный взрыв народного гнева дал основания депутату возобновить дискуссию. Уже с некоторым трудом добившись восстановления тишины, он крикнул:

– Господин Бликов! В этой статейке вы утверждаете, что пора, мол, убрать с дороги дохлую лошадь. Вы что имели в виду?

– Господин Мелонов! Я имел в виду ровно то, что вы процитировали. Да, мёртвую лошадь нужно убрать, даже если та не кажется мёртвой. Если вы спросите, как её отличить от живой, скажу: у неё – манеры семнадцатого столетия. Я – филолог, а не зоолог, но, тем не менее, точно знаю, что лошади не живут так долго.

– Господин Бликов! Эта статья написана по заказу? Признайтесь, вам ничего за это не будет.

– Но если так, господин Мелонов, то за каким чёртом мне признаваться? Я ничего не делаю безвозмездно.

– Господин Бликов! За что вы так ненавидите свой народ, который вас вырастил, воспитал и дал вам образование?

– Господин Мелонов! Те господа, которые пришли с вами, сейчас кричали, что я – жидовская морда. Этот ответ не кажется вам исчерпывающим?

– Нет, не кажется, потому что я – не нацист.

– А они – нацисты?

– Нет. Они в гневе. И этот гнев справедлив, потому что вы – моральный урод, господин писатель! Свои статьи вы пишете по заказу. Они наполнены клеветой, экстремизмом и очернительством. На своих проплаченных лекциях вы порочите избранную народом власть, тем самым служа другой, более угодной вам власти – заокеанской. Вы ненавидите свою Родину!

– Любо, любо! – снова пришли в движение казаки, дёргая эфесы, чтоб шашки начали звякать. Икононосицы вдруг запели, подняв иконы на вытянутые руки – видимо, для того, чтобы предоставить Богу больший обзор. Смертники приправили пение очень громким спонтанным речитативом, в котором было не много цензурных слов. Одни лишь джигиты стояли молча, будто происходящее не касалось их абсолютно.

– И вы не просто так встречаетесь с этими двумя гадинами! – поставил жирную точку в своём докладе оратор, сложив газету и указав с помощью неё на Машу и Настю. Те поднялись. И не зря – внезапно оставив шашки свои в покое, казаки вынули из-за голенищ нагайки, имевшие на концах свинцовые шарики.

– Дамы и господа! – уверенным жестом заставил всех замолчать Дмитрий Львович, также поднявшись, – я настоятельно призываю вас к свойственному вам здравомыслию. Если вы устроите здесь расправу, вас не поймут. Более того – над вами будут смеяться. Эти две девушки отсидели полтора года за свой поступок! Что вы ещё хотите от них?

– Чтобы убирались к своим пиндосам! – проверещал болезненно тощий и бледный смертник, делая шаг вперёд, – неча нашу землю топтать!

Это послужило сигналом. Смертники устремились в праведный бой с одной стороны, казаки – с другой, а джигиты – с третьей. Икононосицы вновь запели, привстав на цыпочки и покачиваясь. Но тут случилось невероятное. Длинный стол, который с трудом могли сдвинуть с места двое мужчин, был в одно мгновение перевёрнут. Вскинутый на дыбы, он рухнул на нападавших – по крайней мере, на самую их готовую к смерти часть. Смертники едва успели отпрыгнуть. Все остальные застыли в остолбенении, потому что стол опрокинула одна Рита. Сделала она это, поднявшись с криком неописуемо ужасающим. Когда стол с не менее страшным звуком грохнулся на пол, она внезапно зашлась сатанинским хохотом. На её губах была пена.

– Ритка! – крикнула Таня, похолодев, – прошу тебя, успокойся, Риточка! Пусть нас лучше побьют!

Хохот оборвался – внезапно, резко, будто устройство, его воспроизводившее, взорвалось.

– Убью! – завизжала Рита, хватая стул, – всех перебью, твари!

Первым из комнаты вылетел депутат, еле увернувшись от стула. После него – оператор. За ними выскочили, толкая друг друга, смертники. Остальные могли уж не торопиться, поскольку Таня и Дмитрий Львович остановили Риту, почти повиснув на ней. Но и казаки, и икононосицы, и джигиты очень поторопились. Очень. Они чуть не передавили друг друга в дверном проёме, при этом выронив половину своих икон и нагаек. Буквально через секунду донеслось хлопанье закрывающихся дверей машин и шум их моторов. Он сразу стал удаляться. Отбросив стул, Рита вдруг качнулась, поднося руку к груди, и – грохнулась во весь рост. Глаза её закатились. У неё были судороги.

Глава шестая

Врач Скорой помощи, торопливо проверив сердце, сделал укол и вызвал психиатрическую. Психиатр сделал другой укол – внутривенный, и порекомендовал госпитализацию.

– Нет, не нужно, – сказала Рита, открыв глаза, – я просто чуть-чуть переволновалась. Всё хорошо. Больше нет ни боли, ни беспокойства.

Она полулежала в кресле, вытянув ноги. Над нею стояли все остальные участники литературного диспута, персонал кафе, посетители. Даже те из них, с кем она совсем не была знакома, очень тревожились за неё.

– Я тебя домой отвезу, – сказал Дмитрий Львович, – Женя, где вы живёте?

Женька назвала адрес.

– Дима, куда ей сейчас домой? – рассердилась Танечка, – я к себе её заберу на один-два дня! А ты вези Женьку.

– Девушка абсолютно права, – согласился