Иван Грозный - Роберт Виппер

По возвращении великого князя в Москву, я был ему представлен, когда он шел из церкви в палату. Великий князь улыбнулся и сказал: "хлеба есть", – этими словами приглашая меня ко столу. Тогда же мне была дана память, или памятная записка в Поместный приказ, и я получил село Тесмино со всеми приписными к нему деревнями… Итак я делал большую карьеру: великий князь знал меня, а я его. Тогда я принялся за учение; русский язык я знал уже изрядно".

Вкрадчивость, умение держаться в обществе открывают Штадену доступ в дома лиц, самых влиятельных при дворе и в управлении, что оказывается потом очень полезным в разных опасных случаях его жизни. Он обнаруживает и другие таланты. Острый глаз на окружающую жизнь знакомит его с московским бытом, с порядками и обычаями деревни, что и отражается в его замечательных картинках Москвы 60-х годов, его характеристике отношений между помещиками и крестьянами (между прочим, он отметил обычай "Юрьева дня"), его сценах судебной волокиты и т. д.: бытописатель он удивительный. Крайне интересны его заметки по экономической жизни, его таблицы рыночных цен, его тонкое понимание ювелирного дела и пушной торговли. Он прекрасно понял торговое и стратегическое значение Поморья. Но если спросить, чему служат все эти наблюдения географа, этнографа, военного техника, сельского хозяина, финансиста, литератора, – придется дать ответ, невыгодный для автора "Записок": они обращаются исключительно на интриги, вымогательства, самовольный захват чужих дворов, грубую наживу, спекуляции, ростовщичество, обкрадывание и вытеснение соседей и конкурентов, присвоение чужой добычи, подкуп судей. Присоединив к основному имению еще несколько других, Штаден заводит всюду кабаки (пользуясь в данном случае привилегией иностранцев, тогда как русским помещикам винокурение было строго воспрещено). Корчемство давало ему громадные доходы; всегда у него были в распоряжении также неограниченные запасы золота и драгоценностей.

У Штадена много завистников: среди них есть и немцы, служащие в опричнине. По этому поводу мы узнаем кое-что интересное о внутренней жизни немецкой колонии в Москве. У сынов Германии нет ни малейшего подобия товарищества, нет и понятия о каком-либо общем отечестве. Два лифляндца, Таубе и Крузе, держатся польской ориентации (конечно, тайно, готовые в любую минуту изменить Москве), двое других, Штаден и Конрад Эльферфельд – имперской, т. е. мечтают перекинуться к Габсбургам. Но эти двое смертельно ненавидят друг друга; в затеянной ими чисто феодальной усобице, сопровождаемой обманом, подкупом слуг, наездами друг к другу, сутяжничеством, побеждает Штаден, как всегда высыпая судьям пригоршни золота и цветных камней. Запрятанный им в тюрьму Эльферфельд пал духом, признался в своих прегрешенмях и униженно молил продать все его имущество и выдавать ему только немного на пропитание в тюрьме. "В этом я ему отказал" – так цинически заканчивает Штаден свой рассказ об этом эпизоде.

За все время службы Штадена в опричнине мы не слышим о выполнении им крупных поручений военного или административного характера. За то Штаден, уверенный в своей безнаказанности, как привилегированный гвардеец, участвует в наиболее "лихих" делах, совершаемых опричниками по способу частных предприятий. Сам он рассказывает об этом в связи с походом Ивана IV на Новгород: "Тут начал я брать к себе всякого рода слуг, особенно же тех, которые были наги и босы; одел их. Им это пришлось по вкусу. А дальше я начал свои собственные походы и повел своих людей назад внутрь страны по другой дороге. За это мои люди оставались верны мне. Всякий раз, когда они забирали кого-нибудь в полон, то расспрашивали честью, где – по монастырям, церквам: или подворьям – можно было бы забрать денег и добра, и особенно добрых коней. Если же взятый в плен не хотел добром отвечать, то они пытали его, пока он не признавался. Так добывали они мне деньги и добро".

Среди этих разбойничьих набегов есть и такой случай: "Из окон женской половины на нас посыпались каменья. Кликнув с собою моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх по лестнице с топором в руке. Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась, назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей".

После сожжений в 1571 г. Москвы, которую не сумели сберечь и спасти опричные войска, и нового нападения Девлет-Гирея в 1572 г., которое было отбито земскими воеводами, доверие царя к опричнине пошатнулось; начался новый "перебор людишек", по выражению Грозного, т. е. пересмотр военных списков, а в связи с этим отобрание у опальных опричников поместий и возвращение их согнанным со своих мест, при учреждении опричнины, вотчинникам. Штаден не был принят ни в один из новых списков, лишился всех своих владений, но, благодаря своей изворотливости, избегнул прямой опалы. Он бросил все московские дела и предприятия и перебрался на север; сначала построил в Рыбной слободе (Рыбинске) мельницу, потом, обдумывая, "как бы уйти из этой страны", двинулся дальше на Поморье, где занялся торговлей мехами. Устроению побега помогли его связи с сильными людьми, его актерские дарования, его опыт в торговом деле: "Я был хорошо знаком с Давидом Кондиным, который собирает дань с Лапландии. Когда я пришел туда, то я заявил, что я жду купца, который должен мне некоторую сумму денег. Здесь я встретил голландцев. Я держался, как знатный купец и был посредником между голландцами, англичанами, бергенцами из Норвегии и русскими".

В 1576 г. в Коле он сел на голландский корабль, который вез 500 центнеров каменных ядер для артиллерии инсургентов, боровшихся в Нидерландах против Испании; сам он увозил с собой большой груз мехов, которыми вместе с одним из русских купцов удачно расторговался на Лейпцигской ярмарке. Он и не думал покидать совсем и навсегда русскую землю.

Неистощимый на фантазии, он придумывает все новые и новые способы, чтобы вернуться в Московию, хотя бы и другим манером, чем раньше. Первый план состояв в том, чтобы поступить на службу к врагу Москвы – Швеции: "Я предпринял свою поездку к королю шведскому и просил его о пропуске, чтобы на описанном Поморье получить мне долг с великого князя". Но, рядом с таким расчетом на мирные сделки с московским правительством, он принимает поручение от брата короля, герцога Карла Зюдерманландского, разузнать, есть ли в Голландии русские торговые люди, караван которых герцог мог бы перехватить на своих пиратских судах по дороге к Балтике. Разыскивая по Германии шведского принца, Штаден попадает к его родственнику пфальцграфу Георгу Гансу, безземельному князю империи, своего рода бездомному авантюристу, мечтающему о создании подобного шведскому германского флота для борьбы с "нехристями-московитами". Штаден крайне заинтересовал пфальцграфа своими рассказами о Московии. Оба искателя приключений, отлично спелись между собой: сначала через пфальцграфа, потом лично Штаден представил императору Рудольфу II ни более, ни менее как план завоевания Московской державы с севера: объехав вокруг Норвегии и высадившись в Коле и Онеге, предполагалось направить десант через Поморье, которое в предшествующие годы (1573-1576 гг.) Штаден успел так основательно изучить (об этом проекте будет речь ниже).

Этот план есть новое доказательство удивительной изобретательности и основательнейших географических и стратегических исследований и познаний Штадена: в нем предусмотрена и новая дипломатическая комбинация – союз Германской империи, выставляющей большое наемное войско, с королями шведским и польским; имеется в виду подчинение Московии императору; Ивана IV предполагается взять в плен и отвезти в Германию, где и держать под строгим надзором. Штаден – бродяга, спекулянт и прожигатель жизни не претендует на важную роль в грандиозном предприятии. Свою автобиографию он кончает очень скромным пожеланием: "Сильно и неоднократно тянуло меня при этом (т. е. во время дипломатических поездок по организации коалиции) в Русскую землю, в Москву, ко двору великого князя. Благодарение вседержителю богу, удостоившему меня пережить столь (великое)!"

Такова личность этого оборотня, который соединял в себе поразительные таланты с мелочностью и низостью поведения. Однако, забывая об отрицательных моральных качествах немца-опричника, историк должен удержать в памяти суждение об Иване Грозном одного из умнейших его современников, а у Штадена, как он ни враждебен царю, вырывается такое невольное признание величия Ивана IV: "Хотя всемогущий бог и наказал Русскую землю так тяжко и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний великий князь достиг того, что по всей русской земле, по всей его державе – одна вера, один вес, одна мера! Только он один и правит! Все, что ни прикажет он – все исполняется, и все, что запретит – действительно остается под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне. И как долго продержится это правление – ведомо богу вседержителю!"