Девушка сбитого летчика - Инна Бачинская

– Я?

– Тише, Анечка, а то Аичка услышит. Я лично так не считаю. Но она считает, раз квартира твоя, то ты должна знать.

Аичка лежала на диване с компрессом на лбу. В гостиной пахло валерьянкой. Она повела взглядом в мою сторону и едва слышно сказала:

– Анна, ты пришла… Я думала, уже не увижу тебя.

– Ну что вы, тетя Аичка! – Я почувствовала себя последней скотиной. – Я собиралась все время… честное слово. С Новым годом вас! Какая у вас красивая елочка!

– Это Леля поставила, я не хотела… Этим игрушкам, Анна, больше семидесяти лет, вон тем шарам… это антиквариат. Их покупала еще наша мама. Возьмешь их себе.

– Но, тетечка Аичка… – залебезила я.

– Не спорь со мной, Анна. Они нам больше не нужны.

Да что это с ней! Я встретилась взглядом с Лелечкой – она вздернула бровки и озабоченно пожала плечами. Я снова почувствовала себя маленькой девочкой, только вместо Амалии сейчас была Аичка.

…Амалия… Она хотела как лучше. Девочка из приличной семьи со знанием иностранных языков, с манерами наследной принцессы, не гримасничающая по любому поводу и без, рукодельница, оснащенная семейными рецептами миндального торта и ванильных цукатов. Фортепьяно – разумеется. Непременно осанка, она же выправка! Сидеть, не касаясь спинки стула. На краешке. Не лежать, не разваливаться, не болтать ногами. Не ковырять в носу. Не лазить по заборам. Не пялиться. Не встревать во взрослые разговоры. Обтираться по утрам холодной водой. Холодной!

Аичка тоже хотела как лучше! Они обе хотели как лучше и желали мне добра, а я, неблагодарная…

– Я принесла печенье и трюфели, давайте пить чай! – поспешно сказала я. Мой голос прозвучал фальшиво, я корчилась от чувства вины.

– Я хотела с тобой поговорить, Анна. – Она словно не услышала меня. – То, что произошло с тобой…

– Со мной? – изумилась я.

– Да, с тобой. Не перебивай меня. Тот образ жизни, который ты ведешь… ты сама видишь, к чему он привел. Настало время остановиться и подумать, что дальше.

– Боюсь, я не понимаю… – пробормотала я.

– Николеньку Биллера убили в твоей квартире! – Она повысила голос. – В твоей квартире убили человека, а ты не понимаешь!

– Тетя Аида, я действительно не понимаю! Я не знаю, кто его убил! Я не знаю, что он делал ночью в моей квартире!

– А где была ты в это время?

– Я была у Баси…

– Почему? Вы пили алкоголь? Ты была не в состоянии идти домой?

Почему? Потому! Потому что мы все были у Баси, а потом Николенька Биллер ушел, прихватив ключи от моей квартиры. Я ей рассказывала, она знает. Я рассказывала им обеим…

– Мне не нравится твой образ жизни, Аня! Если бы твои родители были живы…

Я стояла и смотрела на нее. Я ненавидела себя за Амалию, за безропотность, страх, покорность… за то, что шла, как овечка на заклание. Я ненавидела себя сейчас за неумение сказать «нет» и прекратить этот ужас, этот вампиризм! Я теряла энергию, как раненый теряет кровь, у меня закружилась голова, и я стала невесомой… Тогда я была малолетней глупышкой, сейчас – великовозрастной, но по-прежнему неуверенной в себе, ничтожной, жалкой глупышкой. Я представила себя со стороны – красные пятна на скулах, жалкая поза. Я вдруг почувствовала такое отчаяние, что потемнело в глазах…

– Лелечка, пошли в кухню пить чай! – отчеканила я громко. – Я принесла рогалики с повидлом, еще теплые.

Это был бунт. Лелечка смотрела на меня с ужасом. Я знала, что пожалею об этом, Аичке – почти восемьдесят, не драться же с ней, пусть говорит что хочет. Она хочет как лучше, она считает, она уверена, что знает, как лучше!

К черту! Хватит! Мои родители бросили меня на Амалию, теперь эстафетная палочка у Аички… До каких пор? Не хочу и не буду! Хотя я прекрасно понимала, что эту битву мне не выиграть – в силу возраста Аички. Да и вообще…

– Леля, идешь? – крикнула я.

Не взглянув на Аичку, я двинула в кухню. Следом прибежала Лелечка. Она смотрела на меня испуганными глазами и вдруг выпалила шепотом:

– Молодец, Анечка! Ты… ты! Я так тебя люблю! Ты такая смелая!

Она бросилась мне на шею. Мы стояли, обнявшись, посреди кухни, я почувствовала: еще немного – и я разрыдаюсь…

– Елена! – раздалось из гостиной. – Иди сюда! Мне плохо!

– Не пойду, – прошептала Лелечка. – Я боюсь ее, всю жизнь! И Сеня боялся… как огня!

Сеней звали покойного мужа Аички.

– Собирайся! – твердо сказала я. – Будешь жить у меня.

– Я не могу сейчас ее бросить. Спасибо, Анечка.

– Леля, ты не одна, поняла? Ты можешь прийти ко мне в любую минуту. Обещай подумать. Обещаешь?

– Обещаю, Анечка. Спасибо за рогалики!

Я ушла, не попрощавшись с Аичкой…

Я шагала по улице, размахивая руками, повторяя в такт шагам: «Хва-тит! Хва-тит! Хва-тит!»

У моего подъезда стоял мужчина. Он явно кого-то ожидал, и мне вдруг стало страшно. Весь мой кураж мгновенно улетучился, я замедлила шаги. Двор был пуст и темен, едва горел дохлый фонарь над подъездом. Он пошел мне навстречу и, поравнявшись, произнес:

– Здравствуй, Аня, я уже собирался уходить. Я хотел поговорить с тобой.

К своему изумлению, я узнала Волика-Воланда, мужа Ольгицы. Вот уж вечер сюрпризов!

Он топал за мной наверх, на мой четвертый этаж, что-то бормоча; лифт снова не работал. В прихожей разделся, потер руки. Нос у него был багровым. Он, видимо, долго проторчал у подъезда и успел продрогнуть. Мне показалось, его колотил озноб. Возможно, он был пьян.

– Ты извини, что я… э-э-э… без звонка, – произнес он, запинаясь. – У меня нет твоего номера. Адрес я помню… как-то подвозил Олю. Нам нужно поговорить.

Выглядел он неважно – взъерошенный, помятый, в глаза мне не смотрел. Неужели у него действительно любовница? У этого… не верю! Что ему нужно?

– Чай? Кофе? – спросила я озадаченно.

– Чай, если можно.

Он уселся на диван, потирая руки. Видимо, никак не мог согреться.

– Тебе крепкий? – крикнула я из кухни.

– Не очень, – ответил он.

Я принесла поднос с двумя чашками, сахарницей, вазочкой с сухарями.

Он сказал:

– А меда у тебя нет? Я не употребляю сахар… печень.

– Сейчас!

Я принесла мед. Он положил себе две ложки, стал помешивать. На меня он по-прежнему не смотрел. Я вдруг почувствовала, как устала. Я хотела, чтобы он сказал, что собирался, и оставил меня в покое. Пусть все оставят меня в покое! Он никогда мне не нравился. Мы виделись всего ничего, причем один раз по делу – у меня был к нему вопрос. Встреча оказалась холостой, что не добавило к нему симпатии. Сейчас, после визита к близнецам, мне хотелось остаться одной, накрыться с головой пледом и зализать раны.

– Аня, я хотел поговорить с тобой… Ты подруга Оли, и я подумал…

Я взяла чашку, подула. Он смотрел напряженно. Я поставила чашку на столик. Пусть остынет.

– Меня беспокоит Оля… – пробормотал он. – Понимаешь, я много работаю, я все время в разъездах, а она… Я застал ее, она рылась в моем письменном столе. Я не знаю, что происходит. Может, она делилась с тобой? С вами? Я знаю, вы вместе встречали Новый год… ты и Бася, она говорила… Она ничего вам не рассказывала? – Он отхлебнул чай, громко сглотнул. – Я знаю, женщины делятся…

Я взяла свою чашку, подержала в руках. Вспомнила, что забыла положить сахар. Заколебалась – что лучше, сахар или мед? Набрала ложечкой мед, размешала…

В дверь позвонили.

– Извини, Волик, – бросила я и побежала в прихожую.

– Аня, это мы, – раздалось из-за двери. – Ты уже дома?

– Ой, ребята! – обрадовалась я. – Заходите!

Владик и Веня. Владик с неизменной кастрюлей, Веник – с музыкальным инструментом.

– Ты не одна? – насторожился Владик.

– Он уже уходит, – прошептала я. – Рада вас видеть, ребята!

Из гостиной раздался грохот и невнятный возглас. Я поспешила туда – оказалось, Волик опрокинул чашку и облился. Он был багровым от смущения. Владик и Веня таращились с порога.

– Анечка, извини, ради бога, – залепетал он. – Я не знаю, как это случилось… Я разбил чашку!

– У меня есть еще, – брякнула я.

Он вдруг поднялся:

– Я пойду…

– А чай? Посиди с нами. Это мой сосед Владик, это Веня. Он поиграет нам на флейте.

– Мне нужно идти, правда!

Волик неловко поднялся. Владик посторонился, пропуская его. Волик поспешно схватил свое кожаное пальто, нахлобучил волчий малахай и, пробормотав что-то вроде «Я еще позвоню!», бросился вон.

– Что это с ним? – спросил Владик.

– Не знаю, что-то у них с Ольгицей не ладится. Он уезжает в Англию и не берет ее с собой, а она подозревает, что у него любовница. Вот он и переживает. Только ты никому! – спохватилась я. – Как вы встретили Новый год?

– Нормально. Дома. Вдвоем. Тут у тебя был Федор Алексеев, он нам понравился, да, Веня? Это твой парень?

– Когда он здесь был?

– Позавчера. А потом пришел еще один, а Федор ушел. Этого зовут Виталий Щанский, он художник. Он знает ужас сколько анекдотов, правда, не все приличные. Вернее, совсем мало. Между прочим, Федор думал, что это оригинал, – Владик махнул рукой в сторону «Зимнего пейзажа». – Виталик так смеялся!