Место полного исчезновения: Эндекит - Лев Златкин

Повернувшись к охранникам, он рявкнул раздраженно:

— Где Шельма?

Внутренние ворота разъехались, впуская на плац здоровенную овчарку с поводырем, который с трудом удерживал ее на крепком поводке.

Беглец в отчаянии разрыдался, он думал, что сосанием дула пистолета все обойдется, но его ожидали муки пострашнее.

Дарзиньш неторопливо вытер дуло пистолета об одежду беглеца и спрятал оружие. Затем он отошел к воротам, давая обзор вновь прибывшим, и опять подал условный знак своим подчиненным.

И проводник мгновенно спустил на беглеца овчарку Шельму. Та без единого рыка бросилась, как на учениях, на беглеца, крепко привязанного к столбу, и стала рвать его тело. Тот завопил от боли, но Шельма недолго дала ему помучиться. Его вопли ее разъярили быстро, и она мощной хваткой вцепилась зубами в детородный член беглеца. И оторвала его вместе с ширинкой рабочих брюк. От такой боли беглец сразу же потерял сознание, голова его дернулась и бессильно повисла на груди, а сам он обмяк и повис на поддерживающих его веревках.

Тотчас же проводник схватил Шельму за кожаный поводок и оттащил ее, упирающуюся, от еле живого беглеца. Что-то шепнув ей нежно и ласково, он увел ее с плаца, и внутренние ворота с лязганьем за ними закрылись.

— Спектакль гонят, козлы! — еле слышно шепнул Игорю Пан. — Показательное выступление.

Показательный спектакль это был или обычный, рядовой, трудно было сказать определенно, для жертвы это был ад в любом варианте.

Охранники отвязали бездыханное тело и, подхватив за руки, поволокли беглеца в медсанчасть на лечение. Ноги бедняги волоклись по земле, оставляя две кривые полосы в теплом песке, а закинутая назад голова болталась в такт шагам охранников, идущих по привычке в ногу.

Дарзиньш крикнул вслед охранникам:

— Поставят на ноги, отправить в барак для опущенных! Бабой его сделать. Не хотел головой работать, пусть теперь работает жопой.

Глаза вновь прибывших наполнились ужасом и отчаянием. Может, только Пан да Игорь по недомыслию отнеслись с сочувствием к беглецу.

Дарзиньш вернулся на крыльцо и опять обратился к заключенным:

— Запомните: порядок, порядок и еще раз порядок! Ничего, кроме порядка! О своих заслугах в мирной жизни расскажете моему разметчику. У кого есть жалобы на здоровье? Говорите, потом будет поздно.

Павлов выступил вперед и начал:

— У меня…

Лейтенант резко оборвал его:

— Как обращаетесь? Не учили еще? Обращаться только: «Гражданин начальник лагеря, разрешите обратиться». После того как тебе разрешат, четко и ясно говоришь свою фамилию, свой срок и свою статью. Ясно?

— Так точно! — подобострастно согласился Павлов.

Он был напуган показательным спектаклем больше других именно по причине крайне плохого здоровья.

— Начинай сразу с фамилии! — велел Дарзиньш.

— Заключенный Павлов, пят лет по статье двести восемнадцать, — бодро начал Павлов. — У меня туберкулез, и я не понимаю, почему меня не отправили в лагерь для туберкулезников.

Дарзиньш несколько секунд подумал, потом что-то шепнул своему заместителю и, не удостоив ответа Павлова, вошел в административное здание.

Павлов застыл в недоумении, не понимая, что происходит. Только что начальник лагеря лично призвал жаловаться на здоровье, а через минуту он уже потерял интерес к этому вопросу.

— Встань в строй! — велел ему лейтенант.

И Павлов, неуклюже потоптавшись на месте, попятился и встал на свое место в общем строю, боясь поднять глаза на рявкнувшего на него лейтенантика да и на соседей по строю.

Встреча, устроенная вновь прибывшим, произвела впечатление даже на никогда не унывающего Моню.

— Одесса-мама потеряла сына… — попытался он пошутить, но его жалкая улыбка не произвела на окружающих никакого впечатления.

Табельщик, которого «хозяин» назвал разметчиком, стал выкликивать по несколько человек, составляя список по только ему известным признакам.

Только Пан все сразу уяснил себе и поделился своими соображениями с Игорем:

— У них уже все схвачено и поделено! — заявил он с апломбом. — Гонят по бригадам. Заметь: сначала всех молодых да сильных. Жаль, тебя тоже заберут от нас, — добавил он искренно, — спокойно с тобой, сына ты мне напомнил, где-то бродит, шалопай, по свету, об отце и не думает.

— Больно ты о нем думал! — злобно буркнул Павел Горбань, чем всех удивил.

— Смотри, еще один сирота! — засмеялся Моня.

После ухода «хозяина» и его ближайшей шоблы, за начальника выступал молодой лейтенант, чей возраст не позволял ему быть предельно строгим. А потому напряжение, вызванное «спектаклем», постепенно спало, уступив место противоположному чувству — эйфории, сродни радости овечьего стада, когда оно осталось живо, после того как товарку похитил волк и сожрал неподалеку.

— Да, — подтвердил спокойно Горбань, — отец нас бросил, и я ему этого никогда не прощу…

— На отцов ему не везет! — сыронизировал задетый за живое Пан. — Родной отец его бросил, а отец его девочки сдал в милицию и добился его осуждения. Поневоле станешь отцененавистником.

— Я тебе моську намылю! — пообещал зло Горбань.

— Руки коротки! — осадил его Игорь. — Сразу будешь иметь дело со мной.

— И со мной! — в один голос сказали Моня и Хрупкий.

— А почему у тебя до сих пор нет кликухи, Горбань? — поинтересовался Пан, словно и не слыша угроз пацана, он всегда умел за себя постоять, несмотря на пожилой возраст. — Как тебе нравится Горбатый?

— Которого могила исправит? — обрадовано подхватил Моня.

— Горбатый очень известная кликуха, — вмешался Петя Весовщиков — Хрупкий, — Джигарханян ее классно отыграл.

— Да! — с сожалением выдохнул Пан. — Джигарханяна из него уже не получится.

Из административного корпуса вышли первые, уже оформленные в бригады, и в сопровождении бригадиров отправились по баракам, за ними тут же были вызваны следующие. Конвейер заработал привычно.

— Горбаня можно разложить на «Горб» и Баня! — подсказал Игорь.

— Ништяк кликуха! — обрадовался Пан. — Баня! Такой кликухи еще ни у кого не было.

— А я не согласен на такую кликуху! — обиделся Павел.

— Твой номер «восемь», когда нужно, спросим! — отрезал Пан. — Другой кликухи ты не заработал. Баня тебе в самый раз!

Сразу выкликнули человек двадцать, и на плацу осталось всего ничего: человек шесть, Игорь Васильев, Панжев Константин Иванович, Павлов Павел Павлович, Коростылев Юрий Иванович, Моня, ни фамилии, ни имени, ни отчества которого не знал никто из оставшихся, даже Пан, Петя Весовщиков — Хрупкий да Павел Горбань, окрещенный кликухой Баня.

Игорь сделал поправку, вспомнив, что он забыл посчитать самого себя. Вместе с ним оставалось на плацу семь человек. И среди них был уже один совершенно сломленный — Павлов, у которого испуг маской застыл на лице. Пан вполголоса заметил Игорю, что теперь это надолго, если не навсегда.

Двадцать вызванных заключенных оформляли очень долго. Когда они наконец вышли, их оказалось восемнадцать. Двоих вынесли чуть позже охранники, волоча за руки, как и беглеца. Эти двое были избиты в кровь, до потери сознания. Их тела так же равнодушно отволокли в медсанчасть, подштопать, как тут же высказался Пан. Их ноги так же оставляли извилистый след на песке, которым был щедро присыпан огромный плац.

— За что их, интересно? — спросил Игорь.

— За что убивают! — грустно пошутил Пан. — Слов поперек не следует бросать. Такие слова, брат, отскакивают обратно кирпичами, да все по голове и по лицу, да по ребрам, да по животу, а то и ниже.

Из длинного приземистого деревянного здания, вплотную примкнувшего к каменному административному, потянуло запахом еды.

У не евших почти двое суток горячей пищи заключенных подвело животы и обильно пошла слюна.

— Баланда, — заметил Пан, — и ее сейчас хочется пожрать горяченькой.

— Надеюсь, нас покормят! — заметил Игорь.

— Если поставили на довольствие! — заметил Пан. — Или осталось что на кухне? Чем в таз, лучше в нас!

На крыльцо вышел табельщик, заглядывая в свои записи. Он тоже принюхался к запаху, доносившемуся из кухни, затем, словно опомнившись, стал выкликать оставшихся на плацу заключенных.

Те гуськом потянулись внутрь административного здания.

Игорь ошибался, думая, что их будут заводить по одному в какую-нибудь комнату, где состоится беседа и разговор.

Прямо в вестибюле, выстланном базальтовой плиткой местного производства, были поставлены рядами грубые деревянные скамейки, перед ними стоял такой же грубо сколоченный стол и несколько столько же неуклюжих стульев.

На стульях сидело начальство лагеря, кроме Дарзиньша, отсутствовавшего по неизвестной для заключенных причине. Он сидел в своем кабинете и обдумывал интересную, с его точки зрения, идею, возникшую в его голове почти сразу же, как только он увидел Игоря Васильева.