Место полного исчезновения: Эндекит - Лев Златкин

Павлов не мог остаться в стороне от разговора.

— А в районе Баргузина золото добывали еще с середины прошлого века, как и в соседней Ленской области. Много сотен квадратных километров на север и северо-запад золотосодержащих пород, до полноводной Лены и ее притока Витима.

Вечерняя процедура повторилась с точностью до наоборот. Сначала заключенных освободили от кандалов, и они с наслаждением стали растирать онемевшие запястья, кисти рук, а некоторые растирали руки до самых плеч. Затем, также пятерками, заключенных водили в гальюн. А на завтрак им, как и на давешний обед, принесли большой бак с водой.

Из трюмов с огромными предосторожностями вывели несколько заключенных, которые отнесли в гальюн штук двадцать металлических параш, доверху наполненных продуктами жизнедеятельности опасных заключенных.

Одну из «параш» до гальюна не донесли, а якобы случайно вывалили за борт баржи прямо в воду реки, чьи полупрозрачные воды покорно приняли в себя экскременты.

Но Игорь, который пристально наблюдал, ему было все интересно, за действиями «шестерок», мог поклясться, что из большой металлической емкости параши в воду вылетело человеческое тело, голое и безжизненное.

Конвою тоже это показалось, почему они стали пристально всматриваться в воду реки, а один даже, на всякий случай, дал длинную очередь по тому месту, куда выплеснули содержимое параши.

После чего прикладами затолкали «шестерок» обратно в трюмы и закрыли люки.

— Чем, интересно, они там дышат? — мрачно поинтересовался Весовщиков.

— Трюм в носу баржи открывают, — пояснил Пан, — там металлическая решетка, не вылезешь, а воздух поступает.

После завтрака этап, расположенный на палубе, стал ждать причаливания к конечной цели своего маршрута.

Заключенные притихли, как нашкодившие дети перед приходом взрослых, не наказание страшно, а ожидание этого наказания. Большинство из нового этапа были новичками, получившими свои сроки впервые. Удивление вызывало то, что им дали строгий режим, впрочем, удивление вызывало многое, в первую очередь, само осуждение невиновных.

И вот вдали проявились очертания исправительного лагеря строгого режима, где вновь прибывающим предстояло пройти перевоспитание и выйти из исправительного лагеря уже совершенно другими людьми: честными и полезными обществу, во имя которого их сюда и упекли.

Взоры узников оказались прикованными к этой приближающейся и приближающейся каторге, где они трудом должны были доказать, что достойны прощения и возврата в нормальное общество, откуда их безжалостно вышвырнули.

— Вот наконец и наш ЭНДЕКИТ — место полного исчезновения! — вздохнув, промолвил Пан.

И молчание окружающих было знаком согласия.

Часть III

Эндекит — место полного исчезновения

На высоком скалистом берегу, мысом выдававшемся в широкое полотно реки, деревянные стены исправительного лагеря, с вышками по углам, издали смотрелись древнерусской крепостью, воинственной и чужеродной среди красоты окружающего мира, того природного окружения, мирная благодать которого никак не могла сочетаться с воинственностью.

Скалистые берега с трех сторон служили достаточной преградой любому из самых отчаянных и смышленых беглецов, спуститься с них мог только самоубийца или тренированный альпинист, да и то со специальным снаряжением. Но и эти скалистые берега, на которых расположился исправительный лагерь, были, при ближайшем рассмотрении, опутаны колючей проволокой, через которую пропускался ток высокого напряжения. Два ряда колючей проволоки как с внешней, так и с внутренней стороны деревянных стен простреливались со смотровых вышек вооруженной пулеметом и автоматами охраной, зорко, денно и нощно наблюдавшей за тем, чтобы не было побегов, за которые лишали не только премий, но и, что было значительно хуже, отпуска, поездки на родину, и потому охранники могли убить запросто.

Катер-буксир, влекущий баржу с заключенными, замер на внешнем рейде, так как оба причала были заняты. Возле одного стоял плавучий кран, а возле второго баржа с мазутом, основным топливом для механического цеха и отопления служебных помещений. Бараки отапливались дровами, отходами от производства, но цеха дровами не протопишь. Думали не о заключенных, которых никто никогда не жалел, а об оборудовании, которое от холода могло попортиться, за это стружку снимали, невзирая на погоны.

С внешнего рейда и причалы и суда, стоявшие возле них, и люди, обслуживающие и разгружающие суда, казались игрушечными. Все выглядело, как на картинке или и кино, совсем не страшным, даже наоборот, от всего этого исходило какое-то спокойствие, так что и полученный срок не казался таким уж страшным.

— Теперь десять лет буду видеть одну и ту же картину! — вырвалось у Игоря.

— Это куда засунут! — философски заметил Пан. — Тут, брат, твоей воли нет, за тебя все хозяин решать будет: определит тебя камни таскать — будешь камни таскать, определит рукавицы шить — будешь швеей-мотористом третьего разряда.

— А почему третьего? — удивился Игорь.

— Чтобы зарплату маленькую платить! — усмехнулся Пан. — А по бумагам будешь проходить пятым разрядом. Разницу за тебя хозяин будет иметь и его клика, шобла.

— А ты про десять лет не думай! — вмешался неунывающий Моня. — Скажи себе десять раз: зима — лето, зима — лето. А там, глядишь, и срок к концу подошел.

— Только говорить придется очень медленно! — внушительно поддержал Весовщиков — Хрупкий. — «Зима» — скажешь зимой, а «лето» — летом.

— Летом, наверное, комарья и мошкары полно! — полувопросительно-полувосклицательно заметил Моня. — Доцент, скажи свое веское слово.

— Лагерь построили на высоком берегу, на продуваемом месте, у проточной воды, — оценил Павлов. — В самом лагере они лютовать не будут, но я не позавидую тем, кто будет на лесоразработках в лесу.

— Крем «Тайга» не выдают? — усмехнулся Игорь.

— Догоняют и еще дают! — откликнулся Пан. — Забудь о том, что было на воле. Ты — раб, ты — смерд, должен молчать и подчиняться. За каждый вопрос учить будут кулаком по мордасам, за каждое неподчинение — БУР.

— Это еще что за «зверь»? — поинтересовался Игорь.

— Барак усиленного режима! — охотно пояснил Пан. — Тюрьма в тюрьме. Заместо карцера, только еще хуже. Там тебе будет отдельная клетка, а свидетелей не будет. Лютуй — не хочу! Охрана и лютует: захотят — холоду напустят зимой, туберкулез обеспечен, захотят — собаками затравят, захотят — забьют до полусмерти, инвалидом станешь, но от работы все равно не отвертишься.

— И никакой управы на них нет? — не поверил Игорь.

— Забудь про управу, как и про само право! — усмехнулся Пан. — Твое дело молча работать там, куда тебя определили, ни во что не встревать, но и не сучить, потому как зеки тебя тогда порешат.

— Между молотом и наковальней! — определил свое положение Игорь.

— Не вертись блохой на х…! — посоветовал Пан. — И не заметишь, как тебя меж ногтей зажмут и щелкнут, так что из тебя дух вон.

— А кто на разгрузке работает? — спросил Павлов. — Вольнонаемные?

Его вопрос вызвал злорадный смех тех, кто уже проходил подобную науку и чувствовал себя перед лицом неизвестности старожилами, поучающими новичков, салаг, ничего не знающих и не умеющих.

— Вольнонаемным может здесь быть только медведь! — усмехнулся Пан. — Но он не стремится завербоваться. Воля ему милей. А шустрят те, кто на «расконвойке».

— Без охраны, что ли? — понял Игорь.

— Охрана есть для порядка! — ответил Пан. — Но не такая, как у остальных. Здесь работают те, кто скоро освобождается: домой или на условно-досрочное, если, конечно, их не порежут раньше.

— А почему их должны порезать? — полюбопытствовал Игорь.

Пан пристально посмотрел на него, но, кроме искреннего желания удовлетворить свое любопытство, ничего не увидел.

— Потому что все они из «ссучившихся»! — неохотно пояснил он. — Те, кто в СВП шустрит, ударно трудится, вылизывая себе прощение.

Игорь все понял, кроме слова СВП. А поскольку ждать им предстояло еще долго, он и спросил:

— А что такое СВП?

— Секция внутреннего порядка! — мрачно отозвался Пан. — Их зеки называют проще: сучьи выродки, проститутки!

— А ударно трудиться не поощряется? — спросил на всякий случай Игорь.

— Когда много передовиков труда появляется, — помрачнел Пан, — появляется нормировщик и поднимает планку нормы. И многие опять на баланде, на мизере, без ларька. Ты имеешь право перевыполнить норму только на три процента, чтобы было и на шныря, который кормится за счет бригады. Шнырь, чтобы ты больше не спрашивал, это — «шестерка», которая трудится на уборке барака, воду носит, печь топит, веником шустрит. Ну и еще стучит помаленьку, но под контролем авторитетов.