Трудовые будни барышни-попаданки - Ива Лебедева

class="p1">Из всего, что послал бог, угостилась мочеными яблоками и немного черствым, зато сдобным капустным пирогом, а также добротным калиновым квасом. Потом спросила сотского:

— Скажи-ка, Никанор, сын Селифанов совсем уж бедный, раз занялся такими плутнями?

Сотский на миг задумался. Я почти прочитала его мысль: стоит ли топить хоть и недавнего, но земляка? Или, раз подфартило, можно и счеты свести? Потом ухмыльнулся.

— Никак не бедный, барыня. У него в должниках двадцать дворов, а может, и поболе — не каждый объявляет. Должники ему зерном отдают, он, как богач библейский, велел недавно старый амбар снести да вдвое больше построить. Так что, если вы захотите с него штраф взять без суда, никто против этого слова не скажет-c.

Я кивнула, подтвердила, что постараюсь обойтись без суда, и вышла из избы.

Иван Селифанович стоял во дворе, по-прежнему окруженный толпой зевак и крепкими деревенскими мужиками. Был Иван таким же бледным и печальным, как давеча. Именно к нему я и обратилась.

— Если хочешь без судейских обойтись, скажи-ка честно: сколько папаша тебе хлеба сюда переправил?

— Шестьдесят кулей, — не раздумывая, ответил Иван Селифанович, а его мать, высунув нос из-за спины одного мужика, стала истово божиться, что так и есть. — Я все верну, барыня, тут и спора нет.

— И быть его не может, — улыбнулась я. — Верни, только сто шестьдесят кулей, для круглого счета. Или скажешь, что не найдется?

Не так часто на лице одного человека можно увидеть радость, грусть и злобу. Но разговор шел на миру, и на злорадных лицах мужиков я прочитала — найдется.

— Воля ваша, — вздохнул Иван Селифанович и велел двум бедно одетым мужичкам отправиться к своему амбару.

— С зерном поладили? — спросила я. — Вот и славно. А теперь вспомни-ка, Иван, Святое Писание. Что там говорится про родителей?

Сын старосты непонимающе взглянул на меня — что это значит? Я продолжила:

— Почитай отца своего и мать свою. Как же так получается — ты вольный человек, а отец твой и мать в моей крепости. А они, между прочим, на волю хотят.

Иванна вздрогнула, удивленно взглянула на меня, но открыть рот не решилась.

— Прежде твой отец старостой был в Голубках, а в имении считай что управляющим, — продолжила я, — как сыр в масле катался. Отныне не будет он старостой, и житья прежнего не станет. Маменька моя, царствие ей небесное, его отпускать не хотела, а я готова. Пятьсот ассигнациями за отца твоего, пятьсот за мать — и я сразу же две вольные подпишу.

Стало очень тихо. Иван Селифанович выпучился на меня, как смешная игрушка из латекса, у которой можно было сжать хвост, чтобы надулись глаза. А его мать снова наладилась в обморок.

— Думай быстрее, Иван Селифаныч, — подбодрила я строгим голосом. — А то ведь вины с твоих отца-матери никто не снимал. С тобой мы добром разошлись, без судейских. А рабов вороватых я в своей воле наказывать как хочу. Будешь долго скопидомничать — могу и передумать вольную им давать.

Глава 25

На самом деле я даже цену заламывать не стала. Крепкий мужик, годный и под красную шапку, и землю пахать, и в барском хозяйстве разобраться, мог один тысячу рублей стоить на ассигнации. Жена его тоже не девка бесполезная, бывшая барская ключница и кухарка. Пятьсот рублей за подобную бабу — цена божеская.

Учитывая, что за такие деньги дворяне крепостных только между собой торговали, а на волю крепостному выкупиться стоило гораздо дороже, в несколько раз считай, я вообще то ли дурочка, жизни не знающая, то ли добрая барыня, за которую Бога молить положено до конца дней своих.

А мне эта тысяча рублей сейчас позарез нужна. Тем более что не хочу я никому ноздри рвать и в колодки забивать. Не говоря уже про Сибирь.

Я нормальный цивилизованный человек. Конечно, парочка мне попалась вороватая и в целом несимпатичная. Но убыток возместят, а зверствовать ради зверства — не мое. Лучше уж пусть убираются с глаз подальше. И прибыток принесут.

— Ну, Иван Селифаныч, что скажешь? — Я прищурилась.

— Найдет он деньги, — вмешался в разговор сотский, выходя следом за мной на крыльцо. — Ежели хочет, чтобы и дальше ему в селе нашем жилось привольно. Уж не пожадится родных-то отца с матерью выручить. Если надо — я сам одолжу и процент возьму божеский. Не для наживы, для порядку!

По тому, как хитро блеснул глаз Никанора Ильича, я поняла, что процент таки будет немалый и одалживаться Ивану Селифанычу придется. Ну да это их дела. Мне главное — свое получить и от обузы избавиться.

Что же касается Ивана Селифановича, он оглядел окрестную толпу — одних мужиков было с полсотни. После чего то ли кивнул, то ли покачал головой и решительно зашагал к своей избе. Благо она находилась всего через дорогу от двора сотского.

— Видать, по-вашему будет, — сказал на это Никанор Ильич. — Нельзя ему при всем мире от родного отца с матерью отрекаться.

Я молча кивнула. Надо же верить в людей.

Вряд ли прошло и десять минут, когда сын старосты вновь появился на своем крыльце. Подошел к телеге, положил на рогожу холщовый сверток. Стараясь не глядеть на меня, обратился к сотскому хриплым голосом:

— Никанор Ильич, помоги посчитать, чтобы все верно было.

Задача и правда оказалась непростая. Ассигнациями в заначке у Селифаныча нашлось лишь семьсот рублей. Остальное — пара золотых кругляшей, серебряные монеты и кучка меди. А еще — несколько перстней и браслетов, серебряные и золотые цепочки.

Сотский оглядел деньги и драгметаллы взглядом взяточника со стажем.

— Да тут с походом будет-с, — резюмировал он. — Не вижу обмана, Эмма Марковна.

Это хорошо. Пора проявить благородный характер барыни.

Я тщательно осмотрела сокровища, будто могла оценить и подсчитать. Потом отгребла медяки и часть серебра и возвратила Селифановичу.

— Вот так — в расчете?

Иван Селифанович кивнул.

— По справедливости будет-с.

Я велела Еремею:

— Прибери. Дома отдашь.

Судя по лицам крестьян, сделала правильно. Как барыне-дворянке, понимающей свое достоинство, и положено. А то, что я приметила среди украшений занятный перстень необычной формы, так дома разгляжу подробнее, зачем спешить?

Не думаю, что в заначке у зажиточного крестьянина лежали фальшивки. А подменить их — когда бы он успел?