Сонька. Продолжение легенды - Виктор Мережко

Полицмейстер походил в задумчивости, заключил:

— Сейчас подобных «родственничков» нахлынет как воронья. Поэтому надо сесть француженкам на хвост во избежание сюрпризов и, не приведи господи, скандалов.

Поминки по погибшему князю Брянскому состоялись днем и проходили в закрытом зале на пятьдесят персон ресторана «Париж». Здесь собрались самые близкие друзья покойного, поэтому говорили о князе спокойно, достойно, без слез и истерик. Некоторые мужчины пришли в одиночестве, другие же предпочли разделить печальное застолье со своими дамами.

Граф Петр Кудеяров сидел рядом с Таббой, был торжественно печален и немногословен.

— Зачем я здесь? — шепотом спросила артистка. — Я ведь не была знакома с покойным.

— Это не важно, — так же тихо ответил граф. — Вы — лицо петербургской богемы. Вам рады везде.

Поминальную речь держал статный седовласый князь Илларион Воздвиженский.

— …Сказать, что нами овладела печаль в связи с уходом князя, — это значит ничего не сказать. Растерянность, недоумение, непостижимость. Куда мы движемся, господа, если на одного из самых светлых и достойных людей России совершается низкое, гнусное, гадкое покушение! Нет, не покушение! Воровство! Мелкое, подленькое! Прямо перед носом полиции! А в итоге — смерть уважаемого человека! Это непостижимо, господа! Непостижимо себе представить, чтобы в дом одного из самых известных имен отечества проникли мелкие, ничтожные воровки! Поставьте на место князя любого из нас, и вы немедленно сойдете с ума!.. Это все равно что пустить цыган в дом!.. Поэтому ответственность за гибель князя лежит прежде всего на наших властях, на департаменте полиции, на нашем несчастном, разлагающемся обществе…

Рядом с Воздвиженским сидела растерянная и испуганная княжна Анастасия, которую опекал важный и озабоченный происходящим полицмейстер Агеев.

— А где граф Константин? — наклонившись к Петру, спросила Табба.

— Вы в нем заинтересованы? — вскинул тот брови.

— Нет, всего лишь удивлена, что его нет рядом с вами.

— Вы хотели сказать, рядом с вами?

Актриса снисходительно повела плечиком.

— Если вам приятно, считайте так.

— Прошу поднять бокалы и осушить их, — предложил князь Воздвиженский.

Присутствующие поднялись, в зале повисла короткая тишина, которая затем нарушилась звуком придвигаемых стульев.

Анастасия тоже поднялась, печально склонила голову, дождалась, когда все выпьют, и вместе со всеми опустилась на место. Взгляд ее упал на сидевшую поодаль приму оперетты, и она почти сразу узнала ее.

Кудеяров стал довольно активно накладывать себе на тарелку закуску, Табба наколола на вилку ломтик ананаса, неторопливо стала резать его на мелкие дольки.

Граф, набив рот едой, сообщил:

— Сказывают, князя обчистила знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка.

— Сонька Золотая Ручка? — вскинула брови Табба.

— Легенда всей воровской сволочи, — кивнул Петр. — Я-то думал, что она давно уже подохла, ан нет — жива.

— Вы с ней были знакомы? — с насмешкой спросила актриса.

— Не приведи господь!.. Просто лет пять все газеты только и трещали о ней. Редкой живучести гадина!

— После гибели князя ее не задержали?

— Ускользнула. Но главное, говорят, она была не одна, а с дочкой.

— С дочкой? — Табба отложила вилку. — У нее есть дочка?

— Получается, что так. Может, не дочка, а подельница. Но по делу проходит именно как дочь.

Князь Воздвиженский постучал по бокалу вилкой, в зале установилась тишина.

— Князь Всеволод Михайлович Крестовский, — представил Воздвиженский худощавого невысокого господина.

— Уважаемые дамы и господа, — начал тот традиционно. — Не стану говорить о горе, которое каждый из нас сейчас переживает. Скажу о другом. Вот Илларион Павлович, — кивнул на Воздвиженского, — роптал в адрес властей, департамента полиции и прочее. А что, уважаемые господа, сделали мы, чтобы укрепить основы законности нашей державы!.. Брюзжим, ворчим, даже, простите, меценатствуем над некими негосударственными организациями сомнительного толка, которые как раз и подтачивают основы законопорядка!..

— Сейчас не об этом речь, Всеволод Михайлович, — вежливо заметил кто-то из сидящих. — Мы поминаем светлой памяти…

— Нет, — горячо возразил Крестовский. — Именно то, о чем я говорю, в полной мере касается гибели Александра Васильевича Брянского…

За столом начался спор, Крестовский пытался перекричать, ему возражали. Табба с иронией посмотрела на своего соседа.

— Вот и помянули князя.

— Россия. Начинаем за здравие, а переходим за упокой, — развел тот руками и поплотнее подсел к девушке. — Позвольте дать вам, если не возражаете, маленький совет.

— Слушаю вас, — удивленно вскинула бровки актриса.

— Совет следующего толка. — Граф помолчал, подбирая удобную формулировку. — Вы обратили внимание на бедлам, который начался за столом. Но это не просто бедлам. Это смятение душ. В каждом из нас живет страх, и от этого мы мечемся между святым и дьявольским…

— К чему вы это, Петр? — спросила Табба.

— Поясню. Помните то собрание, которое вы наблюдали в ресторане «Горацио»?

— Вы ведь сами меня туда привезли.

— Совершенно верно. Так вот… Впредь я бы советовал вам избегать подобных мест и вообще держаться подальше от господ непонятных или сомнительных.

— Я вас не понимаю, граф.

Тот явно нервничал.

— Время непонятное, сумбурное. И в этом хаосе вы, дорогая Табба, по неопытности своей и чистоте можете оказаться замаранной и даже скомпрометированной.

Актриса хмуро смотрела на него.

— Если можно, яснее.

— Хорошо, я могу назвать конкретные имена, но этот разговор должен остаться между нами.

— Уж не про Соньку ли Золотую Ручку?

— Да господь с вами! — перекрестился Петр и внимательно посмотрел в глаза девушке. — На одном из вечеров вы познакомились с поэтом Марком Рокотовым.

Актриса нервно сглотнула.

— Да, познакомилась.

— Он человек талантливый, необычный, привлекательный, но я бы желал, чтобы вы держались от него подальше.

Табба слегка отстранилась от графа.

— А с чего вы взяли, что я держусь к нему близко?

— Есть такие сведения, мадемуазель. И это для меня крайне огорчительно.

Девушка отложила вилку.

— Мне уйти?

Петр взял ее за руку.

— Не делайте резких движений, прошу вас. С одной стороны, сказанное объясняется исключительно заботой о вас. С другой — исключительной симпатией к вам… Вы ведь не можете не замечать, что я влюблен в вас.

— Влюбленность не есть наличие серьезных намерений, — едко заметила актриса.

— Ну отчего же?.. Хотите, чтобы я предложил вам руку и сердце? Я готов!.. Правда, обстановка не совсем подходящая. Но в следующий раз вполне! Вы подождете?

— Не надо ерничать.

— Я не ерничаю. Я говорю совершенную правду. Как в отношении себя, так и в отношении господина поэта.

Актриса снова взяла вилку, наколола ломтик ананаса, но есть не стала.

— А с чего вы взяли, что господин поэт столь опасен?

Граф налил вина, сделал маленький глоток.

— Не я говорю. Говорят господа, знающие толк в подобных вещах.

— Вы служите в охранке? — едва скрывая раздражение, спросила актриса.

— Я служу вашей милости.

Петр хотел поцеловать ее, но она оттолкнула его, поднялась и, ни на кого не обращая внимания, пошла к выходу.

Анастасия заметила резкий демарш примы, покинула свое место, двинулась ей навстречу.

— Здравствуйте, — сказала она тихо и виновато. — Я узнала вас. Вы ведь госпожа Бессмертная?

— Предположим. Что желаете?

— Желаю засвидетельствовать свой восторг и счастье, что вижу вас.

— Не время и не место. Вы кто?

— Я дочь покойного князя Брянского.

— Примите мои соболезнования… Но восторг лучше выражать в театре во время спектакля, а не на поминках! — сухо сказала Табба и решительно отвернулась от девочки.

Артист Изюмов стоял навытяжку возле двери, директор по обыкновению вышагивал по роскошному толстому ковру, о чем-то сосредоточенно думал. Заметил, что артист продолжает стоять, кивнул на кресло.

— Садитесь, милейший. Уж если в жизни правды нет, то в ногах тем более.

Изюмов послушно сел, не сводя с директора внимательных и напуганных глаз. Тот остановился напротив, спросил прямо в лоб:

— Вы ведь влюблены в мадемуазель Бессмертную?

Артист на миг смутился, затем кивнул.

— Так точно.

— Только не надо здесь по-военному! — поморщился Гаврила Емельянович. — Едва только подумали об армии, а уже «так точно».

— Да, Гаврила Емельянович, влюблен с первого дня и до отчаяния безнадежно, — уже по-человечески ответил Изюмов.