Жизнь как песТня - Илья Олейников

Короче, подходит он ко мне и спрашивает:

– Стипендию получил?

– Получил, – отвечаю.

– Пойдем в кабак, пропьем. Я парочку телег пригласил – весело будет.

– А куда пойдем? – спросил я, пред-полагая, что Леха назовет какую-нибудь первую попавшуюся забегаловку.

А он вдруг говорит:

– В «Пекин».

«Пекин» был одним из самых дорогих ресторанов.

– Ты что, офонарел? – ужаснулся я. – Какой, на фиг, «Пекин»? Во-первых, денег нет, а во-вторых, в чем я туда пойду?

Вопрос был вполне правомочен, поскольку мой гардероб не распухал от перенасыщенности элегантными костюмами, и на все случаи жизни у меня тогда была пара брюк, свитер-маломерка и пиджак, у которого я, гоняясь за модой, срезал лацканы, «шобы, значить, как говорил наш комендант, красыво, как у битлзь, было!»

– Да брось ты! – отмахнулся Леха. – Кто там будет тебя рассматривать? А за бабки не волнуйся – сороковника за глаза хватит.

«Гавкнулась степуха!» – подумал я, но, с другой стороны, охота покрасоваться в «Пекине» с петраковскими «жопками, плюшками и телегами» победила вполне понятную ностальгию по поводу неизбежной потери только что полученной стипендиальной двадцатки.

«Плюшки» подъехали к вечеру. На сей раз вкус подвел Петракова – они оказались не фонтан. Одна из них слегка подволакивала ножку, зато вторая оказалась несколько кособока. Но в данном случае это не имело никакого значения – подружки были приглашены не для любовных утех, а скорее, в качестве антуража.

Войдя в ресторан, я ощутил некоторую скованность – обилие смокингов, бабочек и бриллиантов только подчеркивало юродивость моего и без того неброского, да еще лишенного насильственным способом лацканов пиджака.

Петраков также не блистал нарядом – на нем болталась выцветшая ковбойка, которую украшал значок ГТО с горделивой надписью «Готов к труду и обороне». Однако Петракова сей факт никоим образом не смущал – наоборот, чопорная атмосфера действовала на него возбуждающе.

Наш странно выглядящий и плохо вписывающийся в шикарный ресторанный интерьер квартет в лице двух болезненных девушек, меня в свитере-маломерке и Петракова со значком ГТО вызвал у метрдотеля легкое замешательство. Он окинул взглядом богатую публику, потом еще раз посмотрел на нас и окончательно убедился: то, что перед ним стояло, ни в коем случае нельзя квалифицировать как мираж. Мы не являлись персонажами из американского ужастика: мы были реальны, как сама жизнь.

Петраков, никак не реагируя на многозначительные метрдотельские пасы, решительно двинулся к столику в центре.

– Может, все-таки где-нибудь в сторонке пристроимся? – двинувшись бочком за Петраковым, прошептал я. – Вон там, в углу, есть местечко.

Но Леха был неумолим:

– Исключительно в центре!

И, усевшись магараджей, принялся многозначительно рассматривать меню.

– Значит, так, – сказал он тенью следовавшему за нами метрдотелю. – Для разгону две бутылки водки и пару помидоров. Это нам. А девушкам – хлеба с горчичкой, что б не скучали.

Мэтр раскрыл было рот, чтобы узнать, а что же, собственно говоря, мы будем есть, но Петраков, как бы предупреждая этот бестактный вопрос, прервал того на полуслове:

– Пока все! Свободен, как Африка!

Вскоре заказанный Лехой джентльменский набор уже красовался на столе, но тут со мной произошло непредвиденное – первый стакан не пошел. Мой люмпенский организм, доселе не приученный к принятию спиртного в столь чопорной обстановке, решительно воспротивился.

У меня создалось ощущение, будто горло, выставив вперед крохотные ручонки, как бы уперлось ими в весело устремившийся внутрь водочный ручеек и заверещало отчаянно:

– Не пу-у-у-щу-у!!!

И лишь огромным усилием воли мне удалось победить свою восставшую гортань, а уж дальше все покатилось как по маслу.

К середине второй бутылки мне было совершенно безразлично, где я нахожусь, в ресторане «Пекин», английском парламенте или с бомжами под забором.

Тем не менее я, что, без сомнения, делает мне честь, предпринял попытку преодолеть земное притяжение и оторваться от стула. Пол, чутко отреагировав на мои трепыхания, тут же начал укатывать из-под ног, но я все-таки сумел удержаться, ухватившись за пудовую сиську кособоконькой.

– Се! – пробормотал я. – Кранты! Уноси готовенького!

– «Плюшку» не забудь! – донесся, как сквозь вату, голос Петракова.

Но ни о какой «плюшке» и речи быть не могло.

– Леха! – печально спросил я, еле ворочая языком. – Как же я доберусь в таком скотском виде?

– Ничего-ничего! – утешал Леха. – Добересси!

Кое-как я втащился в троллейбус, а потом и в электричку. Поражала скорость передвижения. Мне казалось, что с момента входа в троллейбус и выхода из поезда прошло минуты две.

Очнулся я недалеко от общежития и крайне изумился, улицезрев на месте расположения луны чьи-то ноги. Удивление еще больше усилилось, когда я понял, что чьи-то ноги есть лично мои.

Я встал и ощутил себя утлым суденышком, попавшим в девятибалльный шторм.

– Оп-па! – подбадривал я себя, раскачиваясь былинкой на ветру. – Оп-па!

Метрах в десяти от общежития я наткнулся на неожиданное препятствие – огромное корыто с жидким бетоном. Учитывая, с каким трудом давался каждый шаг, и прикинув свои отнюдь не беспредельные возможности, стало ясно, что обойти казавшуюся непреодолимой преграду, вряд ли удастся.

И я, справедливо полагая, что самая короткая кривая – это прямая, отважно ступил в означенное корыто и, немедля потеряв равновесие, упал на карачки. Так, на карачках, по уши в растворе, я благополучно добрался до противоположного края. А вылезя из бетонного месива, обнаружил отсутствие левой туфли и почувствовал легкое угрызение совести.

– Как же так? – укорял я себя. – Иностранный инженер эту туфлю придумывал, конструировал, ночи не спал, а ты его в жидком бетоне утопил. Безжалостно! Как Герасим Муму!

Мне стало мучительно обидно и за Герасима, и за собачку, и за саму туфлю, и за людей, ее изготовивших. И я, пораженный собственной чувствительно-стью, снова вполз в корыто и шарил в нем неверной рукой до тех пор, пока наконец не наткнулся на пропажу.

Выполз я чрезвычайно довольный, а так как приподняться я уже был окончательно не в состоянии, то весь оставшийся отрезок прошел по-пластунски.

Первое, что предстало утром моему протрезвевшему сознанию, – это величественно застывшие в бетоне и стоящие раком брюки, такой же пуленепробиваемый, монолитный пиджак и две полуметровые каменные болванки, еще вчера бывшие модельной венгерской обувью.

Я вспомнил могучую статую мальчика с веслом, стоящую в центральном парке города Камышина, и подумал, что именно таким монументальным одеянием можно было прикрыть его нескромную наготу, вместе с веслом.