Жизнь как песТня - Илья Олейников

Тут один, самый ушлый, говорит:

– Давайте мы это ведро за задник спрячем. Там, между задником и стеной, узкий проход имеется. Вот ведро и поставим. Не видно и мешать не будет.

Задником, для тех, кто не в курсе, называется занавес, закрывающий от зрителей заднюю стенку сцены.

Действительно тихое местечко. Сказано – сделано. Установили ведро в заданной точке и со спокойной душой начали концерт. Кому приспичило, тот за задничек и в ведерко – кап-кап-кап. Культурно все. Мужики туда бегают, как лоси на водопой. Через каждые пять минут. А женщины, конечно, тоже хотят, но стесняются. Сцена, как-никак. Можно сказать, святое место.

Одна певица терпела-терпела, потом думает: «А-а-а! Гори оно все огнем!» И пошла. К ведерку. А надо сказать, что певица эта была натурой довольно романтической и костюм носила соответствующий – меховая горжетка, кофта парчовая и широченная юбка с рюшечками. А под основной юбкой еще штук пять надето. Накрахмаленных. Чтобы первая колом стояла.

И вот подбирается эта романтическая особа на цыпочках к ведру, присаживается на корточки и начинает юбки подбирать. Одну подобрала, вторую, третью. И случайно задник подцепила. Ей же не видать, что там у нее за спиной делается. Глаз-то на спине нету – откуда ей было знать, что это задник. Тряпка и тряпка.

А концерт-то идет. Солист на сцене стихи про советский паспорт читает. Колхозники скучают. И вдруг видят, как чьи-то ловкие руки приподымают атласный занавес и появляется на сцене, извините за выражение, жопа. Причем без ног и без туловища. Просто задница! Сама по себе! Как отдельная, самостоятельная единица. И вот эта самая задница, словно она и не задница вовсе, а некое инопланетное разумное существо, парит соколом в свободном полете над жестяным ведром, а потом плавно садится на него обеими полушариями. Сельскохозяйственные труженики как эту лета-ющую жопу узрели, так всем колхозом под стулья и уползли. Молча. Солист, который про советский паспорт читал, тоже при виде безголовой задницы на ведерке все слова позабыл. А певице все до лампочки. Тихо свое дело сделала, приподнялась, натянула алые, как паруса, штаны, взмахнула воображаемыми крылами и исчезла за занавесочкой. Будто ничего и не было вовсе. Так потом всем селом и гадали – была все-таки задница или это явление какое божественное.

Ведерная история произвела на меня большое впечатление. Я находил ее поучительной. «Случится что-нибудь подобное, обязательно воспользуюсь!» – решил я.

Ждать пришлось недолго. В Доме офицеров, в котором нам предстояло выступить, клозета не было, и я, вспомнив былое, попросил офицерика, крутящегося рядом, принести за кулисы ведро.

– Ведро? – удивился он и как-то очень брезгливо посмотрел на меня. – Ведро, уважаемый, мы приносили только для Эдиты Пьехи!

Так и сказал. Знай, мол, свое место. Я мысленно порадовался за Эдиту Станиславовну. Заслужила все-таки привилегию на склоне лет. Ведро за кулисы.

Но давайте свернем с неэстетичной дорожки на чистенькую боковую тропинку, дойдем до беседки и там, в ее прохладной тени, продолжим рассказ о беспутной жизни эстрадного артиста.

В моей записной книжке, буква "М" начиналась с Володи Моисеева. Володя служил концертмейстером, неплохо играл на фортепианах, но была у него одна непроходящая страсть – приколы.

Он, например, мог на голубом глазу, позавтракав в буфете, вылить оставшуюся в блюдце манную кашу в собственный карман, а в ответ на вытаращенные глаза буфетчицы сказать небрежно:

– Не выбрасывать же добро, на самом деле. Доем как-нибудь.

То, что после этого ему приходилось отдавать пиджак в химчистку, уже не имело значения. Зато он оттянулся на славу, а это всегда было для него главным.

Однажды мы зашли с ним в кафе. Перекусить. Официант, небрежно бросив на стол расписание дежурных блюд, процедил сквозь зубы:

– Сейчас приду, – и исчез минут на сорок.

Моисееву этот опрометчивый поступок явно не пришелся по сердцу.

– Ну, погоди! – сказал он и спросил у меня: – Расческа есть?

Я подал. Он повертел ею туда-сюда, а потом вдруг сломал.

– Зачем ты это сделал? – удивился я.

– Скоро узнаешь!

И стал нетерпеливо дожидаться прихода официанта.

Когда тот наконец объявился, Володя резко прихватил его за воротник и пропел в самое ухо:

– Вам привет от «Березы!»

– Чего-чего? – переспросил тот.

– Не валяйте дурака, Пуцкер! – прервал свое музыкальное приветствие Моисеев.

– Я вам русским языком говорю: "Вам привет от «Березы»!

– От какой еще там березы? – переспросил официант, не понимая, что происходит.

Моисеев жестом фокусника извлек из воздуха половину только что сломанной расчески и, придвинувшись поближе, прогундосил:

– Никаких расспросов, Пуцкер! Дальнейшие инструкции только после того, как покажете вторую половину. И еще раз напоминаю – не валяйте дурака! Вы уже и так две явки завалили.

Официант изменился в лице.

– А может, вас перевербовали, Пуцкер? – пристально вглядываясь в него, спросил Моисеев. – Вы ведь всегда были слабонервной проституткой! Что это у вас глазенки забегали?

– Кто меня перевербовал? – спросил, мертвея, еще абсолютно жизнеспособный несколько минут назад официант.

– Я сказал – вторую половину расчески! – безжалостно рявкнул Моисеев. – И без разговорчиков, понимаешь!

– Сейчас п-поищу… – еле выговорил официант, и раненой птицей двинулся к кухне.

– Закладывать пошел! – осклабился от полученного удовольствия Володя. – Сейчас явятся, родимые!

И оказался прав.

Наряд прибыл даже быстрей, чем можно было ожидать. Не разбираясь что к чему, они лихо надели на нас наручники и принялись выводить из зала. Обделавшийся официант, наполовину спрятавшись за занавеской, с волнением наблюдал за нашим арестом, прикидывая, чем эта фантасмагория может для него закончиться.

Уже у самой двери Моисеев обернулся и страшно прорычал:

– И учтите, Пуцкер, у нас длинные руки! Очень длинные!

Милиционеры после столь загадочного заявления арестованного, как по команде, глянули в сторону официанта.

– Может, и этого прихватить, чтобы два раза не возвращаться? – спросил один из них.

– Да ну его! – лениво отозвался второй. – Надо будет, возьмем. Куда он денется?

В отделении Моисеев предъявил удостоверение, объяснил дежурному, что мы здесь с концертами, что в кафе зашли просто пообедать, что официант оказался сволочью, а сволочей надо учить, и дежурный – совсем не дуб, как показалось вначале, – посмеялся и, пожелав успехов, снял с нас оковы.

Через полчаса мы вошли в то же кафе и подсели к тому же официанту. Сели спиной, чтобы он нас не сразу заметил. Тот, уже слегка оправившись от встречи с врагами народа, а потому несколько порозовевший, подошел сзади и спросил не глядя: