Пушкинский вальс - Вадим Смиян

      - Ладно уж, идите домой, болтушки…- сказала она ласково. – И спокойной вам ночи…

      - До завтра, Лилия Николаевна, - улыбнулась Вера, и дверь закрылась.

      На улице продолжало темнеть. Зажглись фонари уличного освещения. Девушки давно уже ушли, а она все сидела и о чем-то напряженно думала, глядя на свои очки, лежавшие на полированной поверхности стола перед ней: ими она пользовалась, когда читала или писала. Вскоре тьма за окном сгустилась еще больше, а так как кабинет был ярко освещен, то с улицы все было видно через окно, как на сцене, благо кабинет располагался на первом этаже. Такой открытости Лилия Николаевна не терпела. Она порывисто встала, задернула тяжелые шторы, и сразу стало уютно. Образовался некий замкнутый мирок, в котором не было никого и ничего постороннего. Тишина, нарушаемая только мерным тиканьем напольных часов, стоявших в углу. Ее рабочий стол, который она всегда содержала в идеальном порядке, небольшой шкафчик с любимыми книгами у нее за спиной. И – конечно же, Пушкин: два портрета – один работы Кипренского, расположенный на стене напротив высокого и узкого окна, а другой – прямо над ее рабочим местом, портрет работы Тропинина.

 И получалось так, что входя в кабинет, или сидя за своим столом, она всегда видела перед собой лицо своего обожаемого поэта.

     Лилия Николаевна в задумчивости прошлась по кабинету, потом опустилась в свое рабочее кресло, наслаждаясь уютной тишиной и молчаливым одиночеством, как вдруг услышала за дверью шаги. Кто-то подошел к ее кабинету и нерешительно топтался снаружи.

    - Кто там? – крикнула она недовольно. Даже после работы ее не могли оставить в покое…

    Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул пожилой, совершенно седой мужчина в черной форме охранника, с резиновой дубинкой на поясе и тетрадью в руке. Старший библиотекарь улыбнулась: это был Алексей Васильевич, полковник  запаса, работавший в охране Дворца. Ей импонировал этот представительный и воспитанный мужчина, который всегда  относился к ней с подчеркнутым уважением и очень любезно улыбался, здороваясь при встрече. 

    - Вы еще здесь, Лилия Николаевна? – спросил он с улыбкой. – А я вот обход делаю… одни только ваши ключи не сданы! Долго сидеть-то будете? Здание уже пустое – только охрана и техперсонал.

    - Добрый вечер, Алексей Васильевич, - отозвалась женщина. – Я еще немного поработаю, если не возражаете…Обещаю вести себя тихо.

    - Не бережете вы себя…- сказал охранник. – Все у вас работа и работа…

    - Понимаете, днем-то бывает – и присесть некогда! – отвечала старший библиотекарь. – Особенно, когда народ валом валит. А вот сейчас – самое время поработать: спокойно, тихо и – никого! Такая  прелесть…

    - Ну – как пожелаете! – согласился Алексей Васильевич. – Если захотите, у меня там кофе, бутерброды есть…По-простому, конечно, по-армейски, но достаточно сытно. Так что не стесняйтесь…

    - Спасибо вам большое, - любезно улыбнулась она, - только я скоро ведь уйду, а у вас целая ночь впереди. Вам ваши бутерброды следует поберечь.

   Охранник рассмеялся добродушно и весело.

    - Ну, не буду вас отвлекать, - заметил он. – Работайте, коли есть в том нужда, а я пойду к себе.

 Он аккуратно прикрыл за собой дверь и тихо удалился.

      Лилия Николаевна еще молча посидела неподвижно, вслушиваясь в окружающую тишину. Она вовсе не собиралась работать – ей просто хотелось провести какое-то время наедине с книгами, ее единственными добрыми  друзьями.

    …Она наклонилась и вынула из тумбочки поруганный томик Пушкина. Бережно положила его на стол перед собой, начала медленно перелистывать страницы. Она делала это почти ежедневно, всякий раз испытывая мучительные страдания, но при этом ее снова и снова тянуло к этой истерзанной книге, к которой она стала уже относиться как к одушевленному существу, пострадавшему от слепой свирепости варвара, в результате чего жизнь в нем едва теплилась. К сожалению, ремонту первый том Пушкина явно не подлежал, речь могла идти только о списании. Она листала и перелистывала книгу, сокрушенно покачая головой и горестно шепча при этом:

      - Ужас… Боже мой, какой ужас!..

   Ее сердце изнывало от душевной боли, когда она созерцала матерную брань, которой были испещрены уцелевшие страницы, или жирные пятна, усеивавшие святые пушкинские строчки. Ей было совершенно безразлично, что именно творил обезумевший мерзавец с книгой и по какой причине он это делал; она все отчетливее сознавала, что такое существо, по какому-то недоразумению имеющее человеческий облик, попросту не должно жить! Вдруг она вздрогнула, увидев ранее незнакомое название малюсенького стихотворения, даже не столько название, сколько посвящение… вздрогнула, ибо посвящение содержало в себе ее имя: « Лиле…» Лилия Николаевна ощутила, как замирает в груди сердце, как дрожат длинные пальцы, как учащается дыхание! Она была уверена, что знает наизусть практически всего Пушкина, и вот оказывалось, что вовсе нет… Это маленькое стихотворение было ей ранее неизвестно…

    " Лила,Лила! Я страдаю      Безотрадною тоской,      Я томлюсь, я умираю,      Гасну пламенной душой;      Но любовь моя напрасна:      Ты смеешься надо мной.      Смейся, Лила: ты прекрасна      И бесчувственной красой!"

     Прочитав эти несколько волшебных строчек, Лилия Николаевна выронила книгу из рук и горько разрыдалась. Она плакала много и долго, и ее носовой платок насквозь пропитался ее горючими слезами, прежде чем она наконец в какой-то мере успокоилась. А сполна выплакавшись, Лилия Николаевна впала в тяжкое забытье, похожее на обморок.

      …Очнувшись, Лилия Николаевна не могла сразу сообразить, где она находится и что с ней происходит. Приподняв голову от столешницы, она долго и непонимающе смотрела в зашторенное окно, где сквозь щель между шторами проникал призрачный лунный свет. Она медленно встала с кресла, подошла к окну, приподняла тяжелую темно-зеленую ткань. Улица перед окном была совершенно пустынна, а в небе ярко светила луна. Она бросила взгляд на большие напольные часы – стрелки показывали половину двенадцатого. « Кажется, я заснула? – тревожно подумала она.- Надо бы идти домой, уже так поздно…Как же я устала!..Как я устала…»

     Однако домой почему-то не хотелось. Зато страстно захотелось в соседний зал, туда – к книгам.

 Лилия Николаевна вышла из кабинета, остановилась перед стеллажами. Все полки были заняты бесконечными рядами книг – от пола до потолка. Она медленно провела кончиками пальцев по твердым корешкам, которые, как ей показалось, излучали тепло в ответ на ее молчаливо-задумчивую ласку. Они и вправду были живые, ее книги! С какой любовью она расставляла их на места, как заботливо сортировала – по тематике, по авторам, по датам издания…Они были чем-то похожи на живые цветы. Еще древние говорили: « Книги имеют свою судьбу…» С этим Лилия Николаевна была согласна – да, книги имеют судьбу, однако они еще имеют и душу. Каждый автор, словно Творец, вкладывает в созданную им книгу, свое творение, собственную душу, и вот книга начинает жить, начинает говорить языком автора, в ней действует, трепещет, мыслит душа создавшего ее человека! И если человек пребывает на этом свете всего несколько десятилетий, то книга может жить веками! Если только ее не убьют… Ведь она так беззащитна, так уязвима! Ее можно бросить в огонь, можно порвать, использовать как подкладку для обоев. Книгу можно убить! И вместе с ней погибает душа книги, часть души человека, вложившего ее в свое создание. Разве это не преступление? Чем оно отличается от убийства? Оно даже страшнее: когда убивают чье-то тело, поднимается шум, ищут убийцу, устраивают расследования, процессы, очные ставки… А когда убивают душу, это проходит совсем незаметно, и никому нет дела до такого убийства – никто не суетится, никто ничего не расследует, никого не ищут и не судят. Душа ведь бессмертна, но убить ее можно, причем легко, и всем на это наплевать! Разве это правильно? Нет!..