Когда закончилась нефть - Андрей Егоров

Ближе к корме лежали свернутые в бухты шланги и некий разобранный механизм, в котором я угадал насос по длинному, с двумя поперечными рукоятями, коромыслу.

«Неужели и впрямь мы будем качать… нефть?» — подумалось мне. В это совершенно не верилось. Не удержавшись, я спросил у профессора:

— Василий Артемович, ну хорошо, найдем мы там нефть. Накачаем. Сколько у нас бочек? Пятьдесят? По двести литров в каждой — значит, десять тысяч литров, так?

Губкин оторвался от дум и, посмотрев на меня, кивнул.

— Это, конечно, немало, — продолжил я. — Но, в принципе, это же капля в море! Зачем столько хлопот? Можно было сходить туда налегке, разведать, взять пробы, а потом, если нужно, организовать нормальную добычу. Не мне, конечно, советовать…

— Вот именно! — прожег меня взглядом Губкин. Но тут же смягчился, положил мне ладонь на плечо и тихим, едва перекрывающим чавканье двигателя голосом сказал: — Вы меня простите, но это и правда секрет. Не лично мой, как вы понимаете. Это ведь дело большой государственной важности. Но я вам скажу одно… — Тут глаза профессора заблестели, он придвинулся ближе и горячо зашептал мне в ухо: — Я сделал открытие! Я научился восстанавливать нефть, лечить ее. Да-да! Именно лечить. Суть метода я не могу вам открыть, но проблема состоит в том, что для восстановления мертвой нефти нужна нефть живая. В незначительных количествах, но нужна. Эти десять тысяч литров, что мы привезем, превратятся…

— Профессор! — раздался грозный рык сзади. — Не забывайтесь!

— Это вы забываетесь, полковник, — обернулся Губкин. — В конце концов, это мой проект…

— Ваш, — ответил, будто сплюнул, Дубасов. — Вот и держите его при себе. В противном случае тех, кто узнает лишнее… — Он положил руку на кобуру. — Надеюсь, вы поняли.

Оставшиеся два часа плавания прошли в полном молчании. Я пытался осмыслить то, что узнал, но, понимая разумом безусловную нужность мероприятия, обещавшего поистине фантастические перспективы, морально все больше и больше раскисал. Что-то подспудно грызло мне душу. Снова вставала перед глазами картинка: прущий прямо на меня поезд, огромные стальные колеса, готовые изрубить меня на куски…

Я задремал, и очнулся, лишь когда Губкин стал трясти меня за плечо:

— Судя по карте, мы уже рядом. Где лучше причаливать? Где тропа?

Я посмотрел в сторону берега. На фоне серого неба темнела длинная невысокая гряда. Вскоре я увидел и бухту, куда приставали когда-то мы с Данькой. Я указал на нее рукой. Дубасов поднялся и замахал следовавшим за нами баркасам.

Вскоре наша лодка мягко прошуршала днищем о каменистое дно. Полковник вышел первым и отправился к причаливающим баркасам с женщинами. Губкин остался на месте. А мне не терпелось размять ноги.

Балансируя на мокром носу баркаса, я пропустил момент, когда это случилось, а, услышав крики и повернувшись к соседней лодке, увидел лишь бегущего к кустам военного, срывающего с плеча автомат. Крикнув: «Стоять!» — он передернул затвор и с треском вломился в гущу молодого березняка. Заметались по берегу успевшие сойти с лодок женщины. Теперь уже крики «Стоять!» слышались отовсюду. Клацали затворы автоматов. Прозвучала наконец и первая очередь.

— Не стрелять! — завопил вскочивший с сиденья профессор. Оттолкнув меня, он резво выпрыгнул на берег и помчался к Дубасову.

— Прикажите, чтобы никто не стрелял! Нельзя! Ни в коем случае!..

— Они стреляют в воздух, — огрызнулся полковник. — Не лезьте не в свое дело.

Как раз в этот момент раздалась еще одна очередь. Совсем короткая, два-три такта. Звук шел из леса.

— А он?! — вновь закричал Губкин. — А тот? Он тоже стреляет в воздух?! Он не убьет ее?..

— Не убьет, — ответил Дубасов. Но уверенности в его голосе не было. Он повернулся к своим и крикнул: — Старший лейтенант Кожухов! Бегом к Селиванову! Приказ: не стрелять. Брать дуру живьем.

Но не успел офицер добежать до кустов, как оттуда вышел упомянутый Селиванов. Он был бледен и судорожно сжимал в руках автомат.

— Где?! — рявкнул полковник. — Она жива?

Селиванов икнул. Помотал головой. С его белого лба капал в траву пот.

Дубасов медленно расстегнул кобуру. Достал пистолет и приставил дуло к потному лбу офицера.

— Нет!!! — опять завопил Губкин. — Не надо! Ни одной капли крови не должно быть пролито зря!

Мы рассчитывали дойти до Урочища к вечеру, но разыгравшаяся трагедия спутала все планы. Пока наводили порядок, искали и хоронили застреленную женщину, совсем стемнело.

— Полярный день, полярный день!.. — угрюмо бурчал профессор. — Где он, ваш полярный день?

— В наших широтах он только до конца июля, — машинально сказал я, все еще переживая случившееся. — А теперь уже август. Да и пасмурно.

Губкин досадливо отмахнулся и пошел к полковнику. После короткого разговора Дубасов стал зычным голосом отдавать распоряжения насчет подготовки к ночлегу. Офицеры, державшие на мушке сбившихся в кучу женщин, разделились. Часть их осталась с заключенными, приказав тем сесть на землю. Другие побежали разводить костры и ставить палатки. Почему-то всего две.

Я смотрел на их действия, но думал совсем о другом. Я вспоминал свой разговор с профессором, когда почти в открытую обвинил его в том, что он взял в качестве подсобных рабочих женщин. Но я многого не знал и позже вынужден был признать свою неправоту. И вот теперь я еще раз убедился, какой же на самом деле хороший человек Губкин. Он не просто переживал за несчастных женщин, он сам чуть не бросился под пули, лишь бы в них не стреляли. Да что там женщины — он и за офицерика этого безмозглого вступился. А ведь, говоря откровенно, я бы не очень пожалел, если бы полковник того расстрелял.

В конце концов, было за что. Смерть за смерть, все справедливо.

Как оказалось, одна палатка предназначались для нас с Губкиным и Дубасовым, а вторая — для офицеров охраны, свободных от несения караула. Женщин рассадили вокруг центрального костра, еще шесть горело по окружности поляны.

Снова заморосил дождь. Поужинав, как и все мы, перловой кашей с редкими волокнами тушеной говядины, женщины легли там, где и сидели, тесно прижавшись друг к другу. Глядя на них, мокнувших под дождем, мне было стыдно залезать в палатку. Но и оставшись под ночным мокрым небом, я бы ничуть не облегчил их участь. К тому же меня позвал недовольный голос профессора:

— Иван Игоревич! Где вы там? Учтите, подъем в пять утра.

Утро выдалось солнечным. Мне всегда нравился северный лес — невысокий, редкий, очень легкий, воздушный, будто ручное плетение. Катя любила вязать крючком белые ажурные салфетки под вазы. Вот и этот утренний лес был словно связан из кривоватых стволов берез и длинных ярких лучей утреннего солнца.