Том 1. Отец - Николай Петрович Храпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проходя в один из вечеров по предместью города, Петр обратил внимание на двухэтажный домик, некогда принадлежавший многодетной семье заводского мастера. Видно было, что он построен заботливыми руками, имел при себе усадьбу и палисадник с сиренью и акацией. Единственными обитателями его, как установил при осмотре Петр, оказались старый кот и не менее старый, но патриотически настроенный черный пес. Верхнее и нижнее жилье оставлено было хозяевами в полной исправности. Более того, вся мебель, посуда и хозяйственный инвентарь в доме остались на своих местах, как будто его никто и не покидал. Из расспросов соседей выяснилось, что Иван Иванович, хозяин дома, со своей семьей уже более года как уехали в неизвестном направлении, спасаясь от голода. Заключив соответствующее соглашение в исполкоме, семья Владыкиных вместе с Полиной семьей немедленно заняли весь дом и были бесконечно рады такой находке. Единственным неудобством был грохот проходящих перед домом поездов, но это обстоятельство не слишком волновало новых хозяев. После пережитых фронтовых ужасов это было ничто. Более всего страшил неунимающийся голод.
1920 год оказался засушливым и неурожайным. К голодающему городу прибавились голодные деревни, причем, в них было еще тяжелее. Владыкины пришли в ужас при виде хлеба, привезенного из Починок Катериной и Федором, желавшими повидаться с беженцами. Это была какая-то черная масса, состоявшая из лебеды, крапивы и прочего суррогата, слегка обвалянного в ржаных отрубях, смешанных с мякиной. Правда, Павлушка и здесь удостоился особой милости от бабушки. Она завела его на кухню, вытащила тайком из-за пазухи лепешку, испеченную из картошки и обвалянную в тех же отрубях, сунула в руки с предупреждением: «Ешь скорей, никому не показывай!» Заговор хотя и не был раскрыт, однако после по их довольным лицам все заметили, что Павлушке удалось слизнуть чего-то повкуснее, чем починковский хлеб-суррогат.
В городе обстановка оставалась тяжелой: разруха положила свой страшный отпечаток и на внешний облик его. Мелкие фабрики, мастерские, лавки и магазины за редким исключением были просто заколочены. Большие же дома и предприятия были разорены и приведены в негодность. Крупные богачи куда-то исчезли бесследно, а те, что помельче, изредка появлялись в городе, да и то только в церквах. Все торговые заведения закрылись как-то сразу, и было просто удивительно, куда девалось столько всякого добра, от которого еще недавно ломились полки в магазинах у купцов. Единственное оживление было на базаре, где происходила не купля-продажа, а товарообмен. Чистый хлеб, однако, обменивался украдкой и был так дорог, что простому населению оставались доступны только жмыхи: подсолнечный, маковый, конопляный и др.
В потребиловках была сущая неразбериха: продукты кое-какие были, но с деньгами творилось невообразимое. Выпущенные «керенки» обесценивались так быстро, что люди едва успевали рассчитываться сотнями, потом миллионами и впоследствии полотнами-миллиардами. Многие люди жили в городе при закрытых ставнях день и ночь из-за грабежей. Владыкин попытался было наладить сапожное дело по ремонту обуви, но потерпел неудачу. Новую пару хромовых сапог можно было купить за краюшку хлеба, барышни освежались настоем тополевых почек, а счастливыми считались те, кто чай пили с сахарином.
Петр с Лушей и Яковом решили на работу не поступать, а добывать пропитание, как и многие другие, по хлеборобным местам. Детей оставляли с Полей, сами же втроем садились на поезд в поисках хлеба, покупая или выменивая его на личные вещи. Но и это оказалось невыносимо тяжким. Павлушка видел, как отец на ходу поезда сбрасывал мешок с добычей, спрыгивал сам, подбегал к окну дома и, вытряхнув содержимое, не заходя, спешил на станцию, чтобы прицепиться к этому же составу. Еще хуже было для матери: измученная переездами, она еле добиралась домой с мешочком какой-нибудь крупы или махорки, чтобы потом ее же на базаре обменять на хлеб. Яков однажды возвратился с пустыми руками и с печалью рассказал, что у него отняли добытый хлеб. Он не знал, как теперь дальше жить. Осенью приехала Катерина, привезла несколько мешков свежеуродившейся картошки и, посмотрев на Лушу, категорически запротестовала:
— Хватит таскаться вам, баба-то живот таво гляди сорвет, вот картошки вам, хватит на первый случай, а там — дай Бог разуму.
Петр близко к сердцу принял слова тещи и решил прекратить поездки. Он сел опять за сапожный верстак, и хоть жилось им победнее, чем Якову, зато были все дома. Больше же всего его угнетало то, что в сутолоке переездов он стал терять дорогое чувство стремления к Божьему. И прежний Петр начал в нем воскресать.
Однажды ему принесли на починку разлаженный баян. С большим старанием он взялся исправлять его и вскоре восстановил полностью. Вечером, отложив все, Петр решил баян опробовать. Отвыкшие за прошедшие годы пальцы не слушались его сначала, потом будто прорвалось. Петр овладел собою и залихватски начал играть с прежней легкостью. Луша с грустным лицом посмотрела на него, покачала головою. Как током поразил Петра этот жест. Он отбросил баян и долго сидел в раздумьи, глядя в окно, потом оделся и вышел на улицу. Не выбирая направления, он побрел к реке на огороды. Огородники выкапывали картошку и сносили ее к шалашам. Петр остановился около одного из них. Слух его привлекла незнакомая, но мелодичная песня.
— Бог в помощь, хозяин! Картошку-то копать в наше время действительно надо с песней, — проговорил Владыкин.
— Спасибо, братец, и вправду ты сказал, что только Бог в помощь. Кабы не Он, и ботвы прошлый год бы не собрали. А сегодня, слава Богу, милость Свою Он явил людям. А ты чей же, заводской чай будешь?
— Да я чей только не был, хозяин, как зовут-то вас? — спросил Петр огородника.
— Григорий Наумыч, братец. Да пойдем в шалаш, немного спину и я разогну, а то за день-то и некогда, — пригласил огородник Петра, оглянувшись на копающих картошку женщин.
— Жить вот приходится здесь, время голодное, воруют, — объяснил огородник Петру, осматривающему шалаш. Петр достал из кармана кисет и старательно стал скручивать цигарку.
— Бросал уж я вот эту дрянь-то, а в последнее время с мытарствами-то опять потянуло, — кивнув на цигарку, осуждая себя, объяснил Петр.
— Очень плохо, братец мой, — укоризненно произнес Григорий Наумович. — Бога гневишь этим. Грех эту сосульку держать в зубах.
Отвернув лежавшую на маленьком столике салфетку, он взял Евангелие и внятно прочитал: «Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд,
