Слепые тоже видят - Сан-Антонио

Баварец с хвостом и пером, похоже, колеблется и выражением физиономии становится похож на смятый передок “мерседеса”.

Я отвешиваю ему лучезарную и преданную улыбку.

— Не жалею, что приехал к вам с моим другом, — заявляю я. — Ваша страна великолепна… Традиции, пиво, квашеная капуста! Какая красота!

— Следуйте за мной! — сдается он.

Тут, дорогие мои, начинается фантасмагория. Честно говоря, я в жизни видел много удивительного: обезображенных кретинов, нечистую силу, прочие гнусности. Сколько же психов разгуливает на свободе! Но безумия такого масштаба не видывал никогда! Пока никогда! Колоссаль, как говорят немцы. Германия — и этим все сказано! Немцы созданы, чтобы жить в другом мире! Клянусь! На какой-нибудь другой планете, большей по размеру, чем наша. Я их вижу (и с удовольствием послал бы туда) на Юпитере! Он в 1300 раз больше, чем Земля! Есть где развернуться, а? Воевать! Строить всякие распрекрасно прекрасные сооружения. Кстати, некоторые высокообразованные дебилы опять начнут меня обвинять в том, что я пишу не по-французски. Распрекрасно прекрасные — они решат, что это ошибка. Был однажды случай, когда я встретился с одним таким умником, вообразившим себя большим знатоком французского языка. “Вы, должно быть, невнимательно вычитывали ваш последний роман, — сказал мне этот защитник родного языка, — у вас там написано “изумительно изумительный”. Вы, очевидно, не заметили. Лучше бы я его самого не заметил! О Боже, сделай так, чтобы я никогда не мучился простатитом. Избави меня, Господи, от задержек мочеиспускания, чтобы я мог мочиться на них в свое истинное удовольствие, на этих недоделанных лингвистов, неспособных выдавить из себя ни свежей струи, ни полезных капель! Чтобы залило им рот и глаза, таким внимательным, когда дело касается чужих творений! Но наступит день, когда с уверенностью можно будет сказать, что свершилось: мочитесь против ветра! Всякие слова бесполезны. Язык летит в тартарары. Тебе остается только моча, чтобы выразиться. Все красноречие сосредоточено в мочевом пузыре. Твой стиль в напоре струи. Нужно пить настойку из хвостиков черешни. Много-много! Килолитры, чтобы наполнить свой резервуар. Держать все время наготове и поливать как из шланга. Тебе задают дурацкий вопрос? Псс-пссс! Тебе не хочется отвечать? Псссшшш! Поскольку ты сам, Боженька, создал их дураками, то спасибо по крайней мере за то, что ты их сделал отвратительными!

Думаете, я спятил? Говорю чушь?

У меня есть доказательства!..

Итак, все происходит следующим образом.

Дверь открывается, и мы входим в небольшое помещение — новое, обычное, без мебели, без души. На самом деле это всего лишь тамбур, отделяющий внешнюю жизнь от внутреннего мира маршала. Когда мы проходим тамбур и открываем вторую дверь, мы попадаем в нечто неизмеримое, сравнимое разве что с Большим дворцом на Елисейских полях — чудовищных размеров ангар. Где-то наверху огромная стеклянная крыша площадью не меньше гектара. И когда я говорю, что где-то наверху, то я отдаю себе в этом отчет, потому что крыша над нашими головами висит на высоте не менее сорока метров. Если у вас клаустрофобия наоборот, то вы точно умрете на месте, едва шагнув в этот гигантский цирк. Вас раздавит безмерность пространства. Нет ни одного музея таких каллоссальных (это не ошибка в правописании, это говорит мой страх перед безграничным) размеров. Когда мы идем по центральной аллее, нашему взору предстает широкая стена замка ни много ни мало венского стиля. Но протрите глаза! Перед нами лишь узкий торец здания. А в длину оно огромно. Устрашающе! Слышите? Устрашающе! Здесь располагается коллекция фон Фигшиша. Вся! Полностью! Дирижабли всех видов. Аэростаты. Воздушные шары. Толстый и длинный “Граф Цеппелин”. Гулливер среди великанов!

Мы инстинктивно делаем шаг назад, но церемониймейстер с пером и хвостом, привычный к подобным реакциям, торопит нас и подгоняет вперед. Его гортанный голос перекатывается под гигантскими сводами, как набирающая скорость снежная лавина.

Мы следуем за ним, похожие на беззащитных крошечных муравьев, затерявшихся в Шартрском соборе.

Толстый бесконечный ковер, по которому мы, набравшись смелости, ступаем, заглушает звук наших шагов. На ходу рассматриваем пугливым взором резиновых монстров, собранных в этом фантастическом месте.

— И все это надуто! — шепчет Берю. — Если обрубить тросы, то весь музей взлетит к чертям в косметическое пространство!

Баварский охотник решительным шагом идет впереди. Несмотря на короткие ноги, он очень ходкий, и мы еле за ним поспеваем.

Наконец, пробежав порядка километра, мы входим в пространство, похожее на лес из натуральных деревьев, окружающих — угадайте, что? — старый железнодорожный вагон. Я столбенею.

— Салон-вагон! — вырывается у меня.

Этот экспонат, где были подписаны договоры о перемирии в 1918 и 1940 годах, был воссоздан здесь и установлен на рельсы в глубине музея среди просеки. Более того, чтобы никто не задавал глупых вопросов, рядом водрузили щит с соответствующими надписями.

Баварец, услышав мое восклицание, поворачивается к нам.

— Правильно, — говорит он. — Господин маршал живет в этом вагоне с окончания войны. Извините!

Он поднимается по железным ступенькам, открывает дверь вагона и подает нам знак следовать за ним.

Эти шикарные вагоны начала века отделаны красным деревом, внутри массивные зеркала, лампы с абажурами в стиле рококо, плетеная мебель, толстые коричневые ковры, — словом, стиль капитана Кука.

Перед нами в кресле сидит потрясающий робот. Два металлических захвата в виде вилок для мяса, служащих маршалу в качестве рук, покоятся на подлокотниках. Такие же металлические агрегаты заменяют ему ноги. У него коротко остриженные волосы бобриком, золотые зубы и отсутствует одно ухо. Стеклянный глаз таращится на нас.

— Двое? — рявкает он, будто кто рубанул топором по стеклу.

Маршал, видно, не в восторге от посетителей, привык жить сам по себе. Реликвия, а не человек. Он отделился от человечества, как мертвая ветвь от своего ствола.

— Я переводчик, друг и советник господина Берюрье, — представляюсь я.

Толстяк выбрасывает руку в старом немецком военном приветствии.

— Рад встрече с вами, мой маршал! — гаркает он.

Фон Фигшиш поднимает свою вилку и шевелит ею.

— Извините, — говорит он строго.

Любезный Берю от радости хватает хромированные клещи маршала и старательно трясет их.

— Никаких шишей между нами, мой маршал, — приговаривает он. — Я не собираюсь брать в руки разводной ключ, чтобы пожать ваши славные клещи!

Единственный глаз фон Фигшиша испускает холодную молнию. Он резко отдергивает искусственную руку.

— Вы принесли фотографию с изображением предмета наших переговоров? — спрашивает он.

— Естественно, мой маршал! — заверяет Толстяк, вытаскивая из кармана портмоне, больше смахивающее на шкурку раздавленной автобусом жабы. — Со мной, знаете, никаких проблем: сказано — сделано.

Он начинает рыться в этом срамном кожаном изделии, поочередно извлекая на свет кружок копченой кровяной колбасы, водительские права, фотографию Берты, снятую еще в период цветения, огрызок расчески, использованный презерватив, локон (сальный) волос, отрезанный в приступе страсти от прически любимой супруги, кулинарный рецепт, вырванный из журнала “Пари-матч” в приемной дантиста, обрывок бумаги с адресом проститутки, билет метро и, наконец, тщательно завернутую в сортирную бумагу копию фотографии очень старой гравюры с требуемым изображением шара братьев Монгольфье, или попросту монгольфьера.

— Вот предмет, мой Фон! — радостно потрясает в воздухе зажатой в руке картинкой продавец воздушных раритетов Александр-Бенуа.

— Was?! — взрывается металлическое чучело. — Это не фотография!

— И?

— Конечно, нет! Кто утверждает? — парирует Берю. — Это гораздо лучше! Гравюра времен, когда этот шар служил простотипом, вырванная из энциклопедии Франции. Вот, пожалуйста! Чтобы вы могли убедиться, что конструкторы машины находятся на борту, здесь понизу написано: Жозеф и Этьенн Монгольфье. Они же вам не будут врать, правда? Улететь за горизонт по воздуху на такой чертовщине! Были же мозги когда-то во Франции!

— У вас есть похожий аппарат?

— Что значит — похожий? Вот этот и есть, буквально, мой маршал! Вы, наверное, думаете, он новый? Так я специально делал экспертизу у бывших прапраправнуков братьев Монгольфье. Они все в один голос: это точно настоящий баллон.

— Я не буду покупать, пока мой секретарь сам не увидит его и не представит мне отчет, — говорит, как рубит, остаток тела маршала. (Я не могу здесь употребить термин “сильно израненный”, учитывая большую нехватку частей.)

— О, это он сможет сделать, как только приедет к нам, — уверяю я.

Я ищу лазейку, чтобы броситься туда с нашим вопросом, который, собственно, и привел сюда нас с Берю. И эту лазейку предоставляет нам сам маршал, спеша спросить: