Фабрика драконов - Джонатан Мэйберри

— Кр-расотища, — оценивающе сказал пятый; судя по произношению, явно из западного Техаса.

Наш незримый оператор вышел чуть вперед, повернувшись к дальнему краю поля. Звук несколько раз пропадал и всплывал, донося до слуха невнятный стук барабанов и палочных ударов обо что-то металлическое, — вдалеке уже различались темнокожие люди в линялой джинсе и шортах, неровной шеренгой выходящие из-за дальних деревьев. Перед собой на середину поля они гнали одинокое животное. Поначалу оно являло собой лишь бесформенное белое пятно на смазанном серо-зеленом фоне леса, однако с каждой секундой, приближаясь к оператору и группе вооруженных людей, объект охоты становился все более различимым.

Вначале мне показалось, что это лошадь.

И тут сердце перехватило, в горле засаднил тугой комок.

— Какого ху…?

Охотники навели ружья.

— Не… — выдохнул я.

Звук с треском прервался; как в немом кино, нервно дрогнули четыре ствола, призрачно полыхнув оранжевым. Животное — белоснежное, изысканных благородных очертаний — развернулось на бегу, но уже на первом шагу, подкосившись, пало на колени передних ног. На его атласном боку заалели, распускаясь, бутоны макового цвета. Ружья дернулись снова. Тут вернулся звук: заполошный гомон голосов и высокий стон грянувшегося оземь зверя. И вот уже охотники — в их числе и оператор — всей стаей понеслись к добыче; тошнотно задергалось изображение. С бега они замедлились до трусцы, затем до шага и наконец полукругом обстали истекающую кровью жертву. Грудь животного вздымалась в мучительной жажде жить; катаясь по земле, оно в ужасе косилось на своих мучителей.

— Я пьервый попаль! — выпалил франкоязычный.

Что-то опять затрещало (оно и к лучшему: не слышно было звуков отчаянной агонии). Отдуваясь, вышел вперед взмокший от пота американец, возбужденный погоней. Наступив животному на плечо, он вынул пистолет и прицелился добыче в голову. Тут его упредил африканер, бдительно поправив ствол так, чтобы точка лазерного прицела приходилась строго в нужное место. В жутковатой тишине хлопнул выстрел. Фонтаном хлестнула кровь; животное крупно дернулось, замерев навсегда. Объяснять ничего не надо: всем все понятно.

— Проклятье, — выговорил я.

На последних кадрах африканер усаживался на корточки, вынимая большой охотничий нож и собираясь приступать к освежеванию туши. Экран потускнел; я же еще с минуту сидел как оглушенный.

— Ну что, не каждый день случается наблюдать такое? — спросил Кто, вновь появляясь в поле зрения. При виде моих глаз улыбка сползла у него с лица.

— Что это? — жестко спросил я. — Что за извращенные игры? Или тут какая-то нетипичная особь? Это ведь…

— Мы досконально изучили файл, — перебил Кто. — Если это монтаж, то лучшего я не видел.

— Невозможно, — выговорил я. — Такого просто… быть не может!

— Но смотрится, согласитесь, реально, — сказал Кто. — Лично мне так кажется.

— Но как, как?! Ведь это же был…

Кто кивнул. Улыбка возвратилась на его физиономию.

— Да, он самый. Это был единорог.

Интерлюдия

Чихуахуа, Мексика.

Шестнадцать недель назад.

У него был ум насекомого — холодный, функциональный, не захламленный личными привязанностями, незагрязненный эмоциями. Это делало его превосходным убийцей. Будь в нем хотя бы искорка человечности, он бы, возможно, даже прославился — если не праведными, то хотя бы злыми делами. Но слава ни в коей мере его не прельщала, а тягу к личному признанию он считал дурацким недоразумением. Риском дилетанта. Ошибок Конрад Ведер не допускал никогда, ни глупых, ни еще каких.

Задачи он ставил перед собой, беря в учет только цель, но и ее тщательно соразмеряя. Жадным он не был. Жадность порождает уязвимость, за счет которой человеком можно легко рулить. А Ведером рулить было нельзя. Поступление денег для него означало лишь то, что он может позволить себе определенные разновидности физического комфорта и располагает капиталом, необходимым и достаточным для инвестиций, которые в свое время обеспечат ему ранний и безбедный отход от дел. Как-то во Флориде на глаза Ведеру попался бамперный стикер: «На что старым пенсия? Подыхать пора!» Ну как с таким слоганом не согласиться?

Сейчас Ведеру было сорок шесть; различные портфели и холдинги, которыми он владел под десятком вымышленных имен, уже тянули в целом на одиннадцать миллионов евро. Сумма вполне комфортная, но тем не менее требующая определенной подушки безопасности, чтобы защититься от нестабильности кросс-курсов мировых валют.

При своей нынешней таксе (один миллион за попадание) и при надежной обеспеченности работой на два-три попадания в год Ведер к пятидесяти уже мог вполне отойти от дел, имея при этом в банке сумму, достаточную для неплохого ежегодного прихода по процентам. Если присматривать за деньгами с умом, то они могли бы прирастать еще быстрее, чем тратиться, позволяя безмятежно жить и до восьмидесяти, и далее — неважно даже, как будут трепать его величество доллар ветра мировой экономики. У Ведера к тому же был свой человек на валютной бирже, который в конце 2007-го принес ему неплохой куш, всего лишь перепрыгнув с американского доллара на канадский. И не мелочь, и приятно.

Нынешняя работа была у Ведера уже третьей в этом году, а стояла лишь середина мая. Кто знает, может, до Рождества возникнет и четвертая, и пятая — того и гляди, сложится второй подряд урожайный год: шесть миллионов за двенадцать календарных месяцев. Чем не повод отпраздновать итог тридцатилетия в статусе киллера?

Дебютным убийством у Ведера был выстрел стоимостью всего пятьсот долларов, когда он еще учился в десятом классе (следовало убрать жену учителя социологии). Эмоций он и тогда никаких не испытывал. Все сделал чисто и быстро; как говорится, без сучка без задоринки. И оплата поступила как надо. Вообще за давностью лет Ведер помнил это событие лишь как временную веху, не больше. Эмоциональной привязанности к своим мишеням он никогда не испытывал. Глупая это манера, отделяющая к тому же профессионала от психа. Ведер же пребывал в спокойной уверенности, что не уступает нормальностью никому из ближних. Случалось, даже короли, президенты и генералы страдали, принимая близко к сердцу то, что их приказы несли смерть, хотя власть давала законные полномочия лишать людей жизни. Ведер лишь решал проблему заказчика и был прочно убежден, что это приравнивает его к оперативникам «Альфы», «Моссада» и иных засекреченных отрядов оплачиваемых убийц. Аргументов для устранения жертвы ему требовалось так же немного, как и им. Существенным различием, пожалуй, являлось лишь то, что у них имелась поддержка, а Ведер редко ею пользовался, да и, коли на то пошло, в ней не нуждался; ну и разумеется, платили ему несоизмеримо больше.

Единственным случаем, когда он, пожалуй, на шаг приблизился к идеализму, было его недолгое пребывание в составе группы снайперов, работавших на закрытый международный картель, ставивший перед собой грандиозную задачу — что-то вроде «очищения человеческой породы». При этом Ведер, даром что невозмутимо принимал заработанные деньги и выслушивал речи на геополитические темы, убеждениями своих работодателей так и не проникся. Тогда он согласился вступить в команду из четырех элитных киллеров, прозванную по чьему-то печальному недоумию «Братством Косы», где на совесть поработал. Проект создателей «Братства» в итоге накрылся, что печально сказалось на итоговых поступлениях Ведера. Зато он мог теперь снова наслаждаться свободой и простотой жизни исполнителя-одиночки. Никаких тебе холеричных тирад, да и в целом сложностей меньше.

В данный момент Ведер сидел в кантине, в тени здания мэрии Чихуахуа, подобием готического собора громоздящейся на Плаза де Армас. В ожидании связного он потягивал теплую минеральную воду. Связной медлил — эдакий маневр пассивной агрессии, который Ведер, в силу частоты его применения, давно раскусил и никакого значения ему не придавал. К чему ненужные треволнения? Он попивал минералку, не торопясь поедал кукурузный тамале; ум насекомого так же неспешно обрабатывал входящую информацию по мере ее соприкосновения с органами чувств.

Утро он провел по большей части за прогулкой по находящейся поблизости северной оконечности Плаза Гидальго, разглядывая на стенах правительственной резиденции политические фрески Аарона Пинья-Мора. Интерес к искусству у Ведера был преходящим: достаточным, чтобы его разглядывать, но недостаточным, чтобы вкладывать в него деньги. Между тем так лучше короталось время. И, сидя теперь в ожидании связного, Ведер воссоздавал в уме лица на фресках Мора. Занятие, кстати, небесполезное — вспоминать форму ушей, разрез глаз, линию скул, полноту губ и контуры носов. Если бы кто-нибудь из персонажей тех фресок — Бенито Хуарес, Симон Боливар или Мигуэль Гидальго — был все еще жив, Ведер уже смог бы его вычислить в толпе, причем даже в сумерках.