История одной семейки - Кристине Нёстлингер

Мама, Йоханнес и Новак вернулись на третий день нашей идиллической одинокой жизни, после обеда.

Мама победила на всех фронтах – это я заметил по тому, как она шла. Когда она довольна собой, в ее походке появляется что-то подпрыгивающее. А по Йоханнесу было видно, что он слегка устал. Первое, что он сделал, – сменил серый костюм на джинсы. А мама, надо заметить, на этот раз не стала стыдливо отворачиваться.

Йоши, как образцовая хозяйка, сварила кофе и красиво накрыла на стол в кухне.

За кофе мама рассказала, что отца Йоши «принудили к благоразумию» и он добровольно согласился отдать Йоши в детдом, даже не понадобилось вмешательства чиновников. И место в детском доме мама уже нашла! Мама попросту шантажировала Йошиного отца, найдя его слабое место. Пригрозила, что, если он не отдаст дочь в детдом, она горы свернет! Подаст на него заявление в полицию, пригласит соседей давать свидетельские показания и раструбит об этом деле во всех газетах. И тогда он сможет выходить на улицу только в темных очках и с накладной бородой, потому что прохожие будут плевать ему в лицо! Мама пригрозила, что опозорит его на весь мир и сделает жизнь невыносимой! Даже на работе, где он возглавляет целый отдел, с ним не захотят знаться. У нее есть знакомства и возможности, чтобы все это устроить, сказала ему мама.

И тогда он пошел на попятный, потому что принадлежит к тому типу людей, для которых мнение окружающих – все. Он сказал, что Йоши – воплощение зла, а спину она повредила себе сама, чтобы выставить его монстром. И нарочно упала на стекло. А кроме этого случая, ему не за что себя винить. Но если его родная дочь распространяет о нем такую возмутительную ложь, то она и не дочь ему больше, и он согласен, чтобы этот человеческий отброс поместили в детский дом. Но он обязательно должен быть дешевым! А мать Йоши сказала – это лучшее решение, для того чтобы восстановить мир в семье.

Потом мама рассказала, как они с Йоханнесом ходили в йошину школу, к ее классному руководителю и директору. И Йоши простили ее прогулы. Йоханнес кивнул, подтверждая мамины слова.

– Да-да, – сказал он, – они оказались понятливыми гражданками! Их тебе больше нечего опасаться, горемыка ты наша!

А детдом, в который отправится Йоши, кажется, вполне хорош, добавил Йоханнес. По праздникам или на каникулы Йоши может приезжать к нему. Он это пока не обсуждал с детдомовским начальством, но наверняка можно будет договориться.

Ранним вечером мы отправились в путь. Йоханнес махал рукой, Новак лаял нам вслед. Прощаясь, Йоханнес уверил меня, что его дом и его сердце всегда для меня открыты.

В багажнике маминого «рено» уже стояли два больших чемодана с пожитками Йоши.

– Чемоданы папаша требует обратно, – сказала мама, – но это не срочно. Это я улажу на следующей неделе!

Из Вальдфиртеля мы поехали прямо в детдом. Чем ближе мы подъезжали к нему, тем муторнее мне становилось. «Детский дом» для меня – кошмарное словосочетание. «Его отдали в детдом» – в этих словах просто беспросветная жуть, даже если только так и можно сбежать от сумасшедшего отца. Что думала про это Йоши, я не знаю. Спросить ее я не решался. Она сидела рядом со мной тихо как мышка на заднем сиденье машины. Ее руки, сплетенные на коленях, чуть дрожали. Но у Йоши ведь часто дрожат руки.

Детский дом стоял на окраине Вены. Не так уж и далеко от района, где живу я. Снаружи он вовсе не выглядел кошмарным – старинная вилла с садом вокруг. Даже холл, в который мы вошли, выглядел прилично. И воспитательница, встречавшая нас, была молодая, толстая и веселая. Совсем не такая, какой я себе представлял воспитательницу детского дома.

Около нее стояла девочка по имени Ивонн. Она вручила Йоши красную розу со словами: «Чтобы мы стали хорошими соседками!» Эта Ивонн совсем не выглядела паинькой. Что меня порадовало: значит, порядки в детдоме не особенно строгие. А руководство на вид вообще не казалось «руководящим». Директриса даже предложила нам чаю, но мама сказала, что ей срочно надо домой, завтра у нее важное дело в суде, и к нему надо еще подготовиться. Йоши пообещала мне позвонить завтра после школы. На прощание я поцеловал ее. Потом мама сказала, что ей это показалось «лишним». Но я точно видел – воспитательница вовсе не была возмущена моим поцелуем.

По дороге домой мама спросила, все ли мои условия она выполнила и может ли теперь рассчитывать на то, что я буду ей в старости опорой и отрадой, – или же я собираюсь вести такую же жизнь, как Йоханнес. Я сказал, что она может рассчитывать на меня. Старушка была довольна.

О том, как меня встретили прочие домочадцы, мне не хочется подробно распространяться. Кроме доброй старой Феи, которая проливала искренние слезы радости, все остальные вели себя странно. Моих сестер я подозреваю в бешеной ярости и бешеной зависти! Они же всегда утверждали, что я как сыр в масле катаюсь, – и вдруг у меня объявляется еще и отец, которого у них нет!

Тети делали вид, что я – пустое место. Якобы я оскорбил тетю Лизи, когда она рыскала по моей комнате в поисках наркотиков. А тетя Труди игнорировала меня из солидарности с сестрой. Ну а бабушка была раздраженной, как никогда. То и дело отпускала язвительные замечания вроде: «вот что получается, когда растишь такого избалованного хулигана», или «его тоже надо сдать в детдом», или «я уже сто раз говорила, что однажды он преподнесет нам сюрприз».

О том, что я познакомился со своим отцом, никто не сказал ни слова. И никто не спросил, нравится он мне или нет, и вообще, каково это – в четырнадцать с половиной лет отправиться на поиски отца. Но меня это не напрягало. Напрягало меня то, что на следующее утро снова надо было отправляться в школу. От этой мысли становилось тошно. После мрачного ужина в дамском обществе я сказал маме, что хочу перейти в другую школу. Она была против. Не стоит быть таким «нежным», считала она. Не надо драматизировать ситуацию, я же сам сказал, что эти мои злоключения – такая мелочь. У старушки уже была заготовлена справка от доктора Бруммера. Эта справка объясняла даже, отчего я тогда без разрешения смылся с занятий. Кошмарные, мучительные головные боли, причиной которых было что-то на латыни, почти свели меня с ума, поэтому-то я и не смог исполнять мой школьный долг. С такой справкой, сказала мама, я «легко выкручусь». А из-за одноклассников нечего ныть, в другой школе одноклассники точно не лучше. Твердой, как сталь, была мама. Мое возражение, что я в любом случае останусь на второй год, она отмела.

– Это мы еще посмотрим, – сказала она. И добавила: – Кстати, бери пример с Йоши. Ей-то завтра будет куда труднее вернуться в школу.

И я понял, что тут уж ничего не поделаешь!

Спать мне совсем еще не хотелось, и я пошел к Акселю. Тетя Фея кралась за мной, держась на почтительном расстоянии. Наверное, боялась, что я снова убегу. И скорее всего, считала меня совсем чокнутым, раз решила, что я могу сбежать босым и в махровом халате.

Аксель сидел в саду на террасе и жутко вонял. Потому что натерся средством от комаров. Вокруг в свете садовой лампы вились мотыльки.

– Я уже в курсе, что блудный сын вернулся, – приветствовал он меня. – Где был?

– У отца, – ответил я.

– То есть на кладбище для мотоциклистов, – подытожил Аксель и нагло, но дружелюбно ухмыльнулся.

– Точно, братан.

– С младшей сестричкой? – спросил он.

И подвинулся немного, чтобы я смог сесть рядом, у стены дома, между кустами сирени. Я сел. Он предложил мне жвачку. Я отказался. Некоторое время мы молчали. Было полнолуние, из какого-то окна хрипел телевизор, из другого, гораздо тише, лилась непонятная музыка. Когда телек ненадолго замолк, стало понятно, что играют «We shall overcome». А где-то сзади, у кустов красной смородины, что-то шуршало. Я крикнул кустам:

– Фея, проваливай, пожалуйста! Я не удеру!

Шуршанье стало громче, и прихрамывающие шаги потихоньку удалились. Мы сидели, прислушиваясь к ним. Потом Аксель спросил:

– Братан завтра явится в пресветлый храм мудрости?

– Они меня туда загоняют.

– Ну и правильно, – сказал Аксель. – Почему это тебе, братан, все время должно везти больше, чем всем нам?

Я кивнул.

– Чего новенького с понедельника? – поинтересовался я, хотя на самом-то деле совершенно не хотел этого знать.

– Все устаканилось, – доложил Аксель, – предки Йо забились в свою норку, и почти все в классе его простили. Но не я. Гипотенузи весь урок пожертвовала на лекцию о правилах приличия, манерах, наркомании и нравственном разложении. А контрольная по математике оказалась легкой. Ты бы тоже ее написал. Только вот Солянка…

Аксель вздохнул и замолчал.

– А что с Солянкой? – спросил я, хотя совершенно не хотел этого знать.

Аксель мотнул головой, указывая на улицу.

– Полчаса назад я наконец-то от нее избавился. Она была у меня, чтобы выговориться!

– И что ей надо было выговорить?

– Свою любовь к тебе, – Аксель отогнал обнаглевшего мотылька. – Она посыпает голову пеплом. Из-за собственной ревности. И уверена, что ты именно поэтому сбежал. Тут ее не переубедить. Она не может смириться с тем, что ты делаешь что-то, что никак не связано с нею!