История одной семейки - Кристине Нёстлингер

Я наклонился вперед и погладил Йошино плечо. Собака села и принялась лизать мне шею, как будто считала, что ее надо хорошенечко вымыть.

– Почему ты убежала, девочка? – спросил Мюллер.

– Я не хотела мешать, – ответила Йоши тихо.

– Чего ты не хотела? – не понял Мюллер.

– Мешать, – сказала она чуть громче, – это же очень важно для Вольфганга. И еще я не знала, каким вы окажетесь. Вдруг вы сразу вызвали бы полицию. Или что-нибудь в этом роде!

Йоши посмотрела на Мюллера. Кажется, она все еще не была уверена в том, что тот не вызовет полицию.

– Я не слишком жалую представителей органов власти, – улыбнулся Мюллер.

– Это хорошо, – сказала Йоши. В ее голосе уже не звучала такая безнадежная грусть. И она больше не дрожала. Я чувствовал это рукой, лежащей у нее на плече. Мы ехали не так уж и долго, миновали небольшой городок, на его окраине свернули на проселочную дорогу и через пару минут затормозили возле небольшого дома.

– Конечная, – объявил Мюллер. – Приехали.

Мы вышли из машины, Мюллер вытащил из багажника сумку с хлебом и яйца, Йоши прильнула ко мне, я обнял ее за плечи, и она нежно поцеловала меня в шею. «Я очень тебя люблю», – прошептала она. Я хотел ей сказать, что люблю ее еще больше, но тут гигантский пес решил тоже принять участие в обмене нежностями и напрыгнул на меня, чтобы снова лизнуть в шею.

– Новак, веди себя прилично! – прикрикнул Мюллер. – Иди сюда, а не то я из тебя кровяную колбасу сделаю!

Но пес и ухом не повел. И Мюллеру пришлось оттаскивать его от меня. А когда он наконец оттащил пса, удобный момент для объяснения в любви был безвозвратно упущен.

Мы с Йоши пошли за Мюллером и Новаком в дом. Он состоял из прихожей, кухни, большой комнаты и еще одной, совсем крошечной каморки. Прямо из прихожей шла лестница на чердак, больше смахивающая на стремянку. Мебели в кухне и комнатах было совсем мало. Но кругом чего только не валялось. Откровенно говоря, такой бардак я в своей жизни видел первый раз. Против дома Мюллера моя комната – просто храм чистоты! Столько кубических метров вещей, вперемешку громоздящихся на старом деревянном полу, я ни у кого еще не видел. Чего там только не было: брюки, книги, рубашки, грязная посуда, свитера, стопки исписанной бумаги, газеты, папки с бумагами, пустые и полные бутылки, парочка картин без рам, куча клубков шерсти и ниток и еще черт знает что.

– Это не мой бардак, – сказал Мюллер. – Я человек относительно аккуратный. У меня жила одна дама, почти весь мусор – ее. Она оставила меня две недели назад. И я исключительно из чувства глубокого уважения все никак не решусь разрушить этот живописный ландшафт!

В углу у окна в большой комнате стоял письменный стол с пишущей машинкой. На нем царил порядок. Мюллер уселся за стол, взял лист бумаги, вставил его в машинку и сказал:

– В общем так, дорогие дети-горемыки. Мне надо до завтрашнего утра выполнить срочную работу. В девять часов бумаги должны быть на почте. Я быстренько все сделаю, прежде чем посвятить себя вашим жизненным перипетиям. Как только я слышу о чьих-либо злоключениях, мне тут же надо выпить глоток-другой. А если я выпью, то уже не смогу печатать без ошибок. Идет?

Уже прилежно стуча по клавишам электрической машины, Мюллер сказал, что мы могли бы сделать ему одолжение и открыть псу баночку собачьих консервов, вскипятить воду для чая и сделать из яиц омлет или еще что-нибудь. Пока мы со всем этим справимся, тут и он закончит со своей дурацкой писаниной и присоединится к нам.

Мы с Йоши, конечно, были совсем не против работы. Только вот найти в чужой захламленной кухне даже открывалку для консервных банок – дело нелегкое, и к тому же единственным способом открывать банки, известным мне, был специальный аппаратик, прикрученный к стене – держишь банку под ним и знай нажимай себе кнопочку. Такой штуки в Мюллеровой кухне ни на одной стене не было.

В конце концов Йоши нашла маленькую штучку с винтом-барашком – или как там это называется – и объяснила, что острие этой штуки надо вбить в консервную банку. Кулаком, утверждала она. Я попробовал и кожу мизинца мне зажало между банкой и этим орудием пыток. Я взвыл. Мюллер пришел из комнаты, взял у меня открывалку и открыл банку. Со словами «Потрясающе, он держит открывалку не тем концом» он снова исчез в большой комнате. На мой израненный палец, на котором мгновенно вздулась длинная сине-красная мозоль, полная крови, он даже не посмотрел!

Йоши поискала чистую миску для собачьего корма, нашла только грязную и хотела ее вымыть. С дурацким видом она оглядывалась в кухне, а потом спросила:

– Вольфганг, а где же здесь раковина?

Я засунул пораненный палец в рот, пососал его (вид у меня, наверное, тоже был дурацкий) и сказал:

– Тут нет никакой раковины, тут даже водопровода нету!

– Но в доме должна же быть вода!

– Наверное, в ванной? – предположил я.

Йоши положила собачий корм в грязную миску, потому что Новак уже вился вокруг нас в жадном нетерпении, и мы принялись искать воду. Скоро мы поняли, что ванной комнаты в доме вообще не было. И туалета тоже. Туалет мы нашли во дворе – сарайчик с настоящей выгребной ямой и деревянным стульчаком.

– Блинский блин, – сказал я, – лучше пусть у меня будет запор, чем я сделаю тут свои дела!

Йоши туалет тоже показался ужасным. Если приспичит, сказала она, лучше уж буду ходить за дом, прямо на природе.

Воду мы тоже нашли перед домом. У стены стояло каменное корыто, в него по деревянной трубе текла вода. Судя по всему, Мюллер мылся в этом корыте, потому что на каменном бортике лежала мыльница с двумя кусками мыла. Около корыта стояли пластмассовые ведра. Я поискал самое чистое, насколько возможно было распознать это в темноте, подсвеченной окнами дома, и наполнил его водой из корыта.

Йоши тоже взяла ведро и набрала в него воды. Потом мы вернулись в дом.

– А теперь самое ужасное, – сказала мне Йоши, когда мы вошли в кухню. – Теперь надо развести огонь.

Она ведь, сообразительная такая, уже заметила то возмутительное обстоятельство, что в кухне Мюллера не было ни электрической, ни газовой плиты, а только вмонтированные в печь конфорки.

– Ты умеешь растапливать печь? – спросил я. Йоши покачала головой.

Мы внимательно рассмотрели печь. У нее было две дверцы. Я сразу сообразил, что за нижней – только жестяной поддон для золы. Огонь, объяснил я Йоши, надо совершенно точно разводить за верхней дверцей. Я хотел запихнуть туда дрова, лежащие рядом с печью, но Йоши была против. Такие толстые бревна, сказала она, не займутся. Вниз, на решетку, надо положить маленькие, тонкие досочки. Так ей говорила бабушка. Я поискал тонкие маленькие досочки, но ничего не нашел.

– Их надо отсечь топором от большого полена, – сказала Йоши.

Я смело отправился в комнату и спросил у прилежно печатавшего Мюллера, где топор. Тот замер, перестав печатать.

– Что ты собрался делать с топором? – спросил он.

– Хочу наделать досочек, – ответил я.

– Досочек? – Мюллер удивленно вытаращился.

– Для растопки, – сказал я гордо.

Мюллер поднялся:

– Это сделаю я, сын мой! Тот, кто называет щепки досочками, точно отхватит себе топором большой палец!

Мюллер наделал не только «щепок». Когда он увидел, что я засовываю под щепки на решетку аккуратно сложенную газетку, он что-то пробормотал про «неприспособленность благополучной молодежи», отобрал у меня газету, разорвал, скомкал страницы, затолкал их в печь и сказал:

– Так печке больше понравится!

Он явно надо мной посмеивался.

Я внимательно смотрел, как он кладет щепки на комки бумаги и поджигает. Я хотел-таки научиться растапливать эту дурацкую печь. Завтра, дорогой Мюллер, думал я, ты уже не сможешь смеяться надо мной.

Когда щепки, потрескивая и вспыхивая, занялись ровным огнем, Мюллер закрыл верхнюю дверцу, сказал нам, чтобы мы оставили нижнюю открытой, иначе у огня будет мало тяги, и вернулся к письменному столу. Йоши наполнила кастрюлю водой и поставила ее на плиту. Это чтобы мыть посуду, сказала она. Как шмель, летала она по кухне, выискивала всюду грязную посуду и сортировала ее на стеклянную, фарфоровую и металлическую.

Сначала, сказала она, надо мыть стекло, потом фарфор, а под конец металл, потому что мы моем не под проточной водой, а в стоячей. Мне она велела вычистить газетной бумагой из посуды самое грязное, чтобы не очень пачкать воду. Я принялся за дело, но эту грязь невозможно было оттереть. Прилипшие к посуде остатки еды затвердели и не поддавались. Поэтому я взял нож и стал их отскребать. На шум пришел Мюллер и спросил, что это за мерзкий звук, мотающий нервы. Я гордо показал на гору мусора непонятного происхождения, который я уже отскреб, Мюллер изволил одобрительно кивнуть, но я все равно заметил, что он еле сдержал ухмылку. Потом наклонился к печке, открыл верхнюю дверцу, вздохнул и показал на пустую решетку с парой дотлевающих угольков: