Поединок соперниц - Симона Вилар

Привезенные из Палестины, легконогие, с атласной шерстью и стелющимися по ветру хвостами, они благоденствовали на тучных лугах Норфолка. Я заехал поглядеть на них по пути и был просто восхищен. Что в мире есть прекраснее, чем добрые кони — эти совершенные создания Божьи? Впрочем, ехал я сюда не любоваться, а выслушать отчет старшего конюха. Все мои кобылы оказались жеребыми, и следующей весной ожидается приплод. Так же обстояло дело и с теми лошадьми местной породы, которых случали с арабскими жеребцами.

Поистине для меня этот год обещал быть удачным во всех отношениях.

Но позже, уже в ноябре, я получил от короля тайное послание. В нем мне предписывалось выследить и задержать человека, которого, по некоторым сведениям, видели в Норфолке и которого я хорошо знаю. Этот человек являлся личным врагом короля, и за его голову была назначена неслыханная награда — триста фунтов добрым английским серебром. Имя этого человека — Гай Круэльский.

Только дочитав до этого места, я понял, что этот человек — мой родственник.

Сырым и промозглым ноябрьским вечером я приближался к Незерби. От боков моего разгоряченного скачкой коня шел пар. Я ехал без охраны. Небесный свод раскинулся над дорогой, как перевернутая чаша — темная посередине и бледно-голубая ближе к горизонту.

Бург Незерби возник впереди темной призрачной массой. Я видел дым над ним, слышал лай собак. В этот час люди уже окончили трапезу и укладываются спать. Но я знал, что Риган обычно ложится позже всех.

Она удивилась моему позднему визиту.

— Эдгар? Я немедленно велю подать тебе закусить с дороги.

Я покачал головой и сказал, что не голоден, а приехал поговорить с глазу на глаз. Она улыбалась, пока по моему мрачному виду не поняла, что что-то случилось. Я протянул ей свиток, с которого на шнуре свисала королевская печать.

— Имя Ги это ведь по-английски Гай? — спросил я. — Здесь перечислены все его имена: Ги де Шампер, Гай Круэльский, сэр Гай из Тавистока или Ги д’Орнейль.

Пробежав глазами послание, она положила его на скамью подле себя. Казалась спокойной, только руки ее чуть дрожали.

— Да, это мой брат. Я не имела о нем известий лет десять. И не ведаю, что он натворил.

— Он личный враг короля Генриха Английского.

Она пожала плечами.

— Слишком громко для простого рыцаря. Хотя… Что ж, Гай всегда был, как говорится, latro fаmosus [28].

— И все же он твой брат! Единая плоть и кровь!

Что-то заплескалось в ее темных глазах. Уголки губ задрожали.

— Эдгар, я понимаю, что если ты объявишь розыск этого человека… моего брата… ты только исполнишь свой долг. И говорю тебе — делай, что считаешь нужным. Мы с Гаем расстались, когда я была очень молода, а он совсем мальчишкой. Ему тогда было тринадцать, самое время, чтобы поступить на службу и обучение к знатной особе. И Гай в качестве пажа был отправлен ко двору старого Фулька Анжуйского. Более мы с ним не общались. И, помоги мне Боже, я не очень тосковала по нему. Ведь мы никогда не ладили с младшим братом, он дразнил и обижал меня. Почему я ему прощала? Это трудно объяснить. Было в нем нечто… некое дьявольское обаяние… и дьявольское беспутство. И хотя с тех пор, как он покинул Анжу, я не имела о нем вестей, я всегда подозревала, что если ему и суждено как-то проявить себя — это будет недобрая слава.

— Зря ты такого мнения о нем, — жестко ответил я.

Подошел к огню, поставил ногу на край очага и, упершись в колено ладонями, долго стоял так, не сводя взгляда с языков пламени на сосновых поленьях.

— Риган, я приехал сегодня в Незерби не для того, чтобы спросить, даешь ли ты добро на поимку сэра Гая. Я приехал сказать, что рад, что ты его сестра. Грешник он или святой, бандит или неудачник, но то, что я до сих пор жив и свободен — это благодаря ему. Гай Круэльский. Я же знал его под другим именем. Помнишь, ты упоминала, что среди ваших имений одно называется Орнейль? Еще тогда это название показалось мне знакомым. Ги д’Орнейль звался твой брат в Святой земле. И это был лучший рыцарь в свите короля Иерусалимского Бодуэна II. Потом его прозвали Черный Сокол. Но расскажу все по порядку.

Я сел подле нее и начал свое повествование.

Еще когда я только прибыл в Палестину, там много говорили о молодом рыцаре Ги д’Орнейле, которого сам король Бодуэн приблизил к своей особе и которым неизменно восхищался. Он входил в штат личных телохранителей короля, и говорили, что нет лучшего мастера боя на мечах. Рыцарь Ги ведь не просто рубил, когда сражался, он разработал сложные приемы защиты и нападения, особой тактики боя, и люди думали, что его клинок словно чувствует душу хозяина, зная, как вести атаку. Раньше в поединке на мечах побеждал тот, кто сильнее физически, а теперь воины, учившиеся у Ги д’Орнейля, говорили, что побеждает более искусный и ловкий.

Я в то время очень увлекался воинскими искусствами. Мой Пенда научил меня старому саксонскому бою с секирой, воин-араб тренировал меня в метании ножей, а конной атаке с копьем я обучался у самого Великого магистра Гуго де Пайена — командора ордена Храма. С мечом я также упражнялся немало, но то и дело слышал: чтобы познать истинную красоту схватки на мечах, необходимо взять урок у этого отчаянного юнца Ги.

Мне не терпелось с ним встретиться, однако судьба все время разводила нас. Ведь в Святой земле рыцарь не ведет оседлую жизнь — приходится то и дело мчаться на север или на юг, нести сторожевую службу в глухих местах, вступать в стычки с неверными. Когда я возвращался в Иерусалим, Ги д’Орнейль оказывался на порубежье, если же я уезжал по делам ордена, Ги возвращался ко двору или сопровождал его величество в поездках.

А потом случилось несчастье. Бодуэн Иерусалимский гостил у графа Моавского, и с ним находился верный Ги д’Орнейль. Граф Моавский устроил охоту для Бодуэна, но во время лова король в пылу травли пересек границу графства и попал в плен к турецкому эмиру Балоку. Это был огромный позор для всего христианского мира. Позор несколько уменьшало лишь то, что на месте, где схватили короля, произошло настоящее побоище. Охранники его величества стояли за своего сеньора насмерть, и земля была просто усеяна их трупами. Как и трупами турок. Однако следов Ги д’ Орнейля не обнаружили. Он исчез. Поэтому все решили, что именно он и был тем Иудой, который навел людей Балока на короля.

В том равновесии сил в Палестине, когда миры христиан и сарацин столь тесно переплетены, предательство — вещь не самая удивительная. И никто не сомневался, что д’Орнейль предатель. Его заклеймили позором и, прокляв, занялись более насущным делом — надо было собирать деньги на выкуп короля и охранять границы его владений.