Дервиши в мусульманском мире - Петр Алексеевич Позднев

по целым дням211. По мнению этих мусульман, название «суфий» впоследствии стало прилагаться к одним лишь дервишам как к людям, вполне преданным религиозным подвигам. Другие ученые полагают, что «суфий» происходит от арабского же «суф» – «шерсть, грубые волосы верблюда», и означает волосяную одежду, какую носили в первые времена магометанства смиренные мистики-мусульмане. Этого объяснения держится и Ибн Хальдун212. Третьи производят слово «суфи» также от арабского слова «саф» – «чистый, не замаранный» и в метафорическом смысле прилагают эти выражения к дервишу – для обозначения его душевной чистоты213. Но все эти объяснения Эль-Кошейри, знаменитый мусульманский писатель, отвергает как «не согласные с этимологическими формами языка»214. Поэтому некоторые мусульмане признают слово «суфий» заимствованным из греческого языка от «софос» – «мудрый, любящий истину» – и сопоставляют это последнее с арабским словом «саф» – «чистый»215. По их объяснению в приложении к дервишу это слово указывает на человека «мудрого, благочестивого, любящего истину». Европейские ученые следуют толкованию магометан; причем одни ограничиваются только простым указанием различных магометанских мнений о значении слова «суфии», как например, д’Оссон216 и Уильям Джон217. Другие прямо признают его происходящим от какого-либо одного из перечисленных выше слов, например Гарсен де Тасси218. Наконец, третьи, приводя различные мнения магометан о слове «суфий», сами склоняются к тому предположению, что оно заимствовано арабами из греческого языка от слова «софос» и есть лишь искажение последнего. Такого взгляда держатся Малкольм219, Милс220, Убисини221 и д’Эрбело222. Если, таким образом, арабское слово «суфи» признавать переводом греческого «софос» и однозначным с ним, – что и на самом деле должно быть так, на основании известных уже нам исторических обстоятельств, то название «суфий» указывает в дервише человека-мудреца, нашедшего истину и любящего ее. И в таком случае это слово ближе, чем все другие, перечисленные выше, выражает главную идею дервишества, хотя только с одной внутренней ее стороны.

Учение дервишей о Боге, вселенной и человеке

Суфийское учение обещает человечеству открыть в себе истину, и оно видит его только в себе одном.

Как же оно учит о Боге? Дервиши говорят, что для Бога совершенно безразлично, какое бы понятие о Нем кто ни имел. Для Него дорого одно чувство в человеке – любовь. Вот как рассуждает об этом знаменитейший суфийский поэт и основатель известного ордена – мевлеви, Джелаль ад-Дин ар-Руми в своей глубоко мистической поэме «Месневи Шериф»:

«Когда кто находится вне кягбэ (кягбэ; кааба) на аллегорическом языке дервишей означает божественную любовь), то полезно обратить его взоры к ней; но для того, кто находится в кягбэ, – все равно, куда бы его взоры ни обращались». «Однажды, – продолжает он, – Моисей встретился с пастухом, который, с пламенным жаром обращаясь к Богу, восклицал: “О, мой Господь! О, мой Владыка! Где Ты, чтобы я мог сделаться твоим рабом, чтобы я чинил твою обувь, чтобы я расчесывал твои волосы, чтобы я мыл твои одежды, чтобы я мог служить Тебе молоком моих коз Тебе, которого я почитаю? Где Ты, чтобы я мог целовать твою прекрасную руку, чтобы я отирал твои прекрасные ноги, чтобы я выметал твою комнату, прежде чем Ты удаляешься на покой?” Так говорил простой пастух. Моисей, воспламененный ревностью к религии, которую он послан был возвестить, упрекал этого человека за богохульство, говоря ему, что Бог не имеет тела, что Он не нуждается ни в одежде, ни в пище или комнате, и окончил тем, что назвал его неверным. Пастух, разум которого не мог возвыситься до понимания бытия, которое не имело бы тела, подобного его собственному, подверженного одним и тем же недостаткам, был поражен упреками Божия посланника, впал в отчаяние и отказался от всякого богопочтения. Бог обратился к Моисею и сказал: “Ты отогнал моего служителя от Меня; я послал тебя привлекать ко Мне других, а не удалять их. Всякое бытие получило образ существования и различные средства для его выражения. То, что ты находишь богохульным, достохвально в другом. То, что ты называешь ядом, есть мед в его глазах. Чистота, нечистота, леность и проворство – все эти различия ниже Меня. Индийский язык хорош только для индийца, зендский – для зенда. Их выражения не могут унизить Меня; напротив, они очищаются искренностью чествования, которое они воздают Мне. Слова – ничто для Меня; я смотрю на сердце, и если оно смиренно, то чего я должен остерегаться, когда язык говорит противное? В сердце заключается сущность любви, а слова – только пустые изменения. Мой служитель имеет сердце моей любви и не заботится ни о мысля, ни о выражениях. Компас служит для направления молитв тех, которые находятся вне кягбэ, между тем как кто в ней, тот не знает его употребления”»223. Этот отрывок приводить в своем известном труде М. Убисини. Но в «Месневи Шериф» есть еще одно место, которое гораздо прямее и рельефнее выражает ту же самую мысль дервишей. Это место приводит от себя уже Джон Браун. Вот оно: «Один восточный государь заметил, – начинает Джалаль ад-Дин ар-Руми, – что ученые и благочестивые люди его времени слишком глубоко разнятся в своем суждении и понимании Божества; каждый приписывает Ему черты, отличные друг от друга. Поэтому он ввел тайно в свою столицу слона и поместил его в темной комнате; затем, приглашая ученых людей, он сказал им, что у него есть животное, которого никто из них никогда не видал, и повел их в темное помещение слона. Подойдя к слону, он сказал, что животное теперь перед ними, и спрашивал, видят ли они его. Получив отрицательный ответ, он приказал приблизиться к животному и ощупывать его, что они и сделали, дотрагиваясь до него в разных частях. После того как они вышли на свет, государь спрашивал их, как они полагают, действительно ли это было животное, или только нечто, подобное ему? Один из ученых объявил, что это огромный столб, другой – что это огромные полы какой-то грубой одежды и проч.; но ни один не мог сказать правильно, какое животное это было. Возвратясь затем в ту же самую комнату, в которую теперь вполне проникал небесный свет, эти ученые люди увидели в первый раз предмет своего любопытства и узнали, что, в то время как каждый из них был прав в том, что говорил, все они далеко отстояли от истины. – “Таков, – сказал после этого государь, – и Бог; люди судят о Нем по своим чувственным способностям, различаясь друг от друга; но все одинаково правы, когда они чувствуют и исследуют