Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

Когда Шепелевы вернулись из церкви в усадьбу, дворецкий, Иван Фомич, доложил о нежданном госте, что прибыл тотчас, как только господа уехали на службу, но в село не поехал, решил дожидаться хозяина.

— Говорит-с, Петра Михайловича знакомец хороший, да и вас, барин, в Москве имел честь знать, — приговаривал Иван Фомич, пока Михаил Львович скидывал тут же, в вестибюле шубу и шапку на руки лакея, а хозяйский комердин Лука поправлял чуть измявшийся галстук.

— Вы не говорили, mon cher fils [123], что у нас гости ожидаются на Крещение, — недовольно пробурчал Михаил Львович зашедшему в дом сыну. Тот задержался у подъезда — перебросился снегом с Анной, когда выходили из саней, а потом от души засыпал снежной россыпью подошедшую тут же к дому с прогулки Полин с подола салопа до лент, которыми был украшен ее капор. Та от души визжала от холода, которым тут же обдало спину и шею, когда снег попал за ворот, так и вошла с легким криком возмущения в дом, отчего Михаил Львович недовольно поджал губы. Мадам Элиза тотчас одернула дочь: «Paix, mademoiselle Pauline!» [124].

— Что вы скажете, Петр Михайлович? — спросил Шепелев-старший, а после напомнил дочери, что с легким смешком, совсем неподобающе барышне стала, перешагивая через ступени подниматься по лестнице в свои покои. — Nous avons du monde, ma chere. Je vous prie [125].

— Я слышу о визите впервые, mon pere [126], - ответил Петр, стряхивая с волос снег. Он старательно отводил взгляд от пытливых глаз отца, и Михаил Львович понял, что тот лжет.

— Кто сея персона, Иван Фомич? — обратился он к дворецкому. Тот тут же склонился в ответ.

— Его сиятельство князь Чаговский-Вольный Адам Романович, полковник лейб-гвардии Измайловского полка в отставке, — подал барину карточку из плотного картона, украшенного черной вязью по краям. — Проездом из своих земель в Москву, просит позволения остановиться в Милорадово на несколько дней.

— Не помню такого вовсе! — разражено повел плечами Михаил Львович, потом заложил руки за спину и направился через анфиладу комнат первого этажа к малахитовой гостиной, куда провели гостя. Он злился на себя, что не смог сдержать своего дурного настроения в канун, на гостя, которого вовсе не планировал ныне развлекать своим присутствием. Михаил Львович обычно проводил этот день в образной дома, кладя поклоны и творя молитвы за тех, кто так рано ушел от него, за тех, кого он сам когда-нибудь оставит.

Как только перед барином распахнули двери в малахитовую гостиную, что звалась так по цвету изразцов печи, покрытых муравой [127] да тканей, что использовались при отделке комнаты и обивки мебели, с софы у окна поднялся на ноги господин в сюртуке глубокого темно-синего цвета. Они тут же поклонились друг другу, приветствуя.

— Простите великодушно, князь, — Михаил Львович развел руками, показывая свою растерянность перед столь нежданным визитом. Воспитанный в провинции, он никогда не склонял голову перед титулами, со всеми обходился по-простому любезно. — Простите великодушно, но, увы, не припоминаю чести иметь с вами знакомство.

Гость бросил взгляд на ступившего в гостиную вслед за отцом Петра, а потом снова взглянул на хозяина, что сел в кресло напротив него.

— Наше знакомство состоялось около четырех лет назад, в 1808 году, — напомнил он Михаилу Львовичу. — Не буду продолжать далее, опасаясь вызвать нелюбезные вашему сердцу воспоминания. А вот с Петром Михайловичем мы часто видимся в Москве, довольно хорошие знакомцы. Посему я имел вольность попросить вас оказать мне любезность и позволить мне остановиться у вас на пару дней во время моего путешествия. Умоляю простить мне подобное беспокойство для вас, мою вольность.

— Буду рад оказать вам гостеприимство, — проговорил Михаил Львович и встал из кресла. Тут же поднялся на ноги и князь. — Прошу простить меня, старика, но мы только прибыли… всю службу отстояли… Думаю, Петр Михайлович с удовольствием составит вам ныне компанию, станет за хозяина ныне, а меня, старика, извольте простить, князь.

Что-то в этом госте Михаила Львовича настораживало, что-то не давало покоя. Он так и не смог выкинуть из головы мысли об этом малороссийском князе, даже когда стоял на коленях перед святыми образами, сменив сюртук на шелковый шлафрок. И после, за скоромным обедом, что подали в малой столовой, Михаил Львович то и дело возвращался глазами к гостю. Тот был предупредителен и вежлив, рассыпался в комплиментах дамам и даже Полин, которую все же позвали за стол, несмотря на присутствие князя в доме, не обидел в том. Но Шепелев подмечал каждый пусть редкий взгляд, брошенный гостем в сторону Анны, что, казалось, снова оживилась, впервые после отъезда из этих мест гусар, после того, как их дом опустел от гостей.

А потом Михаил Львович задумался на миг, представив князя в роли demandeur en mariage [128], как примерял эту роль невольно в последнее время на каждого достойного претендента, а этот же князь как-никак! Да, он слегка староват для Аннет — на вид не менее лет тридцати пяти-сорока, но все же статен, широк в плечах и выглядит неплохо для своего возраста. И довольно привлекателен лицом, несмотря на эти длинные темные баки, которые так не нравились Михаилу Львовичу в нынешней моде, да на невысокий широкий лоб, что так некрасиво открывал на обозрение князь, зачесывая волосы назад. Надо бы проведать у графини про этого гостя, написать к той, решил Михаил Львович, наблюдая, как князь в который раз бросил взор на Анну, как шевельнулись уголки губ того в улыбке, адресованной ей. Перед его глазами в Москве прошло столько новых лиц, что он до сих пор не мог вспомнить этого Чаговского-Вольного. А доверять Петру в таком щекотливом вопросе… Только человек, умудренный годами, мог подсказать Михаилу Львовичу, только такой.

Графиня, как оказалось, знала князя — перед праздничным молебном они столкнулись на церковном дворе и раскланялись, как старые знакомые, обменялись поздравлениями к празднику. Потому на следующий день, провожая Марью Афанасьевну из гостиной в столовую к Крещенскому ужину, что он давал для близких соседей, Михаил Львович не сумел удержаться и спросил ту о князе.

— А что, князь в demandeur en mariage? — переспросила та и оглянулась на князя, что вел в столовую Анну. — Что ж, Михаил Львович, коли в женихи он попросится, то достойная пара, скажу вам. Тысяч двести в год может позволить себе потратить без раздумий и сожалений.

— Такова доходность имущества?

— Не только. Про таких, как князь, говорят enfant gâté de la Fortune [129]. Все ему в руки идет, что пожелает. Сколько раз его имя кляли в Англицком клубе да за ломберными столами. За глаза, разумеется, скажи ему в лицо то! Вдовец он, правда, не первый брак будет. Давно вдовствует, почитай, с 1801 года, — графиня задумалась на миг, а потом кивнула головой. — Да, верно, как Александр Павлович императором стал по воле Провидения, в тот же год и овдовел князь. Ранний брак то был. Не своей воле, по воле Павла Петровича покойного, отца нашего батюшки-императора. Зато и земли ему принес тот союз, и людей немало. Князь же из польского рода отросток, с малороссийских земель, что матушка Екатерина Алексеевна привечала да на невестах русских женила. Коли возраста да нрава не испугаешься, Михаил Львович, то смело согласие давай, много выгод брак с Чаговским принесет. Ну, это, certainement [130], ежели попросится в женихи. А до сей поры я бы глядела за Чаговским в оба глаза. Ох, и дурно же иметь дочерей с одной стороны! И женихов им ищи да выделяй к браку, и за ними смотри без устали! А с другой — вон как глаз радуют красой своей…