Признание - Чарльз Тодд

Ратлидж представился и спросил, дома ли мистер Лоутон.

— Сейчас спрошу, сэр, принимает ли он.

Оставив его в просторном вестибюле, горничная куда-то ушла, а потом вернулась и пригласила его пройти в библиотеку.

Там он нашел мистера Лоутона, мужчину лет пятидесяти, в смокинге, стоявшего у открытого окна. Ратлидж сразу заметил, что у него нет правой руки; рукав оказался пришпилен к плечу. Комната была богато обставлена. В свете лампы высвечивались кожаные с позолотой переплеты книг на полках; у незажженного камина стояли удобные кресла.

— Здравствуйте, мистер Ратлидж, — кивнул хозяин дома в знак приветствия.

— Добрый вечер, сэр. Прошу прощения за то, что явился к вам без приглашения, но я расследую одно преступление, которое совершили в Лондоне. Следы привели меня сюда. Скажите, пожалуйста, служил ли у вас лакей по имени Бенджамин Уиллет?

— Боже правый! — ошеломленно воскликнул Лоутон. — Уиллет?! Мы наняли его на службу еще до войны. Насколько я помню, очень хороший молодой человек. Служил он добросовестно. Когда началась война, он, как и все остальные, записался добровольцем… Кстати, о своем уходе он предупредил нас заранее, за месяц. Это было для него характерно.

— Вернулся ли он к вам после войны?

Лоутон глубоко вздохнул:

— Нет. Не вернулся. То есть он остался жив, и мы с удовольствием снова приняли бы его на службу, как мы ему и говорили. Но через два месяца после Перемирия он написал нам из Лондона и сообщил, что открыл в себе новое призвание.

— Что за призвание?

— Он не сказал, но его письмо дышало воодушевлением, как будто он нашел себе занятие по душе. Он спросил, не возражаем ли мы, если его коробки — вещи, которые он оставил у нас, когда пошел в армию, — останутся у нас на некоторое время, до тех пор, пока он за ними не пришлет. Вот, кстати, вспомнилось… Он ведь так и не прислал за своими вещами!

— И больше вы не получали от него вестей?

— Насколько мне известно, нет. Но ведь он мог писать кому-то из прислуги.

— Нельзя ли мне побеседовать с вашими слугами? И заодно взглянуть на оставленные Уиллетом вещи?

— Сегодня?

— К сожалению… Дело срочное, — сказал Ратлидж.

— Что ж, сейчас выясню, сможет ли Томпсон вам помочь.

Лоутон позвонил в звонок у камина и как бы между прочим осведомился у гостя:

— Вы воевали?

Вопрос был обычным, хотя до 1914 года его не задавали. Тогда положение и деньги сразу говорили, кто ты и что. Война, не без иронии подумал Ратлидж, — великий уравнитель.

— Да, сэр. Я командовал шотландскими пехотинцами на Сомме. И в других местах.

— Вот как, в самом деле! Грязное дело… — Лоутон дотронулся до своего пустого рукава. — Осколком мне оторвало кисть, а потом, уже в госпитале, отняли руку до плеча. На том моя война и закончилась. Правда, меня еще год продержали в военном министерстве. Мы подменили более молодых, которые еще могли воевать. — Лоутон тяжело вздохнул. — И знаете, они все погибли. Все до единого! Иногда я чувствую себя виноватым… Ага, вот и Томпсон. Инспектор Ратлидж расследует преступление, которое случилось в Лондоне. Вы не могли бы вскрыть коробки, которые оставил Уиллет? По-моему, с тех самых пор, как он уехал, к ним никто не прикасался.

Дворецкий оказался человеком пожилым, с седеющими волосами.

— Да, сэр, коробки до сих пор стоят, где стояли. Мы решили, что будет неправильно выбрасывать их. Мы надеялись, что молодой Уиллет когда-нибудь явится за ними. Конечно, война закончилась уже больше двух лет назад. И все же выбрасывать их рука не поднялась.

— Вы совершенно правильно поступили, Томпсон. Так вы поможете инспектору? Кроме того, он хотел бы побеседовать с теми, кто помнит молодого Уиллета.

— Да, сэр. Прошу вас, инспектор, следуйте за мной!

Ратлидж поблагодарил Лоутона и собрался уже последовать за Томпсоном, когда хозяин дома остановил его:

— Послушайте, вы ведь не считаете, что Уиллет замешан в преступлении — каким бы оно ни было?

Ратлидж не мог сказать правду; не хотелось заранее предупреждать Томпсона и других слуг.

Ратлидж прибег к помощи обычной полицейской формулировки:

— На данной стадии расследования я не уполномочен говорить больше. Могу пока сказать лишь одно: маловероятно, что Бенджамина Уиллета арестуют.

Лоутон принял его слова за чистую монету и искренне обрадовался:

— Хорошо. Хорошо! Неприятно было бы знать, что он наделал глупостей. Что ж, тогда всего хорошего. Желаю вам удачи!

Томпсон закрыл дверь и повел Ратлиджа вниз. Пройдя мимо кухни, они очутились в людской.

— Если не возражаете, сэр, давайте начнем со слуг. Сейчас они как раз свободны.

Ратлидж заметил, что слуги убирали со стола после ужина, который подали семье в столовой наверху, и готовили еду для себя.

Томпсон представил гостя и объяснил, зачем он приехал.

Ратлидж поблагодарил дворецкого и спросил:

— Кто-нибудь из вас поддерживал с Уиллетом регулярную переписку?

Ему ответила женщина в черном платье, судя по всему, экономка:

— Мы все писали ему по очереди — и ему, и другим, кто ушел на войну. А он нам отвечал. Очень увлекательно описывал и Францию, и сражения, и многое другое. Потом его демобилизовали, и он в письме обмолвился, что ему хочется заняться чем-то новым, а если не получится, он бы хотел вернуться на прежнее место. И спрашивал, примут ли его назад. А больше нам о нем ничего не известно. Как он поживает? И почему молодым Уиллетом заинтересовался Скотленд-Ярд?

— Пока не уполномочен ничего вам говорить, — повторил Ратлидж. — А вы не знаете, чем именно ему хотелось заняться? И собирался ли он остаться в Лондоне?

— Помню, он написал, что поселился у какого-то приятеля, — робко ответила одна из горничных. — Я решила — наверное, он с ним познакомился в армии.

— Его письма были написаны на хорошей бумаге, — добавила кухарка. — Мы все ее рассматривали. Очень толстая, очень дорогая бумага.

— А дом был в Челси, — вспомнила еще одна горничная. — Он еще писал, что там нет места для его коробок, и просил мистера Томпсона сохранить их до тех пор, пока он не сможет их забрать. Я подумала, может быть, его взял на службу камердинером какой-нибудь офицер, под чьим началом он служил.

Помимо этого, никто ничего не мог ему сообщить.

Томпсон поблагодарил всех за помощь и повел Ратлиджа к черной лестнице. Следом за дворецким Ратлидж поднялся на несколько пролетов и очутился на этаже, где спали слуги. Потом они поднялись еще на один пролет и очутились у закрытой двери.

Томпсон достал связку ключей и отпер замок.

На чердак провели электричество; лампочка освещала стропила и кучи хлама, оставленные несколькими поколениями, жившими в доме. На полу стояли многочисленные сундуки и коробки, между которыми предусмотрительно оставили проходы. В углы свалили сломанную мебель и старые игрушки. На двух длинных полках, повешенных вдоль стен, скопилась целая коллекция керосиновых ламп, подсвечников и шляпных картонок.

Томпсон подвел его к открытому месту под скосом крыши, где стояло несколько коробок, перевязанных прочной бечевкой и крупными буквами надписанных «Уиллет».

— Вот, пожалуйста, сэр. Так и думал, что они до сих пор здесь. Вряд ли к ним кто-то прикасался с тех пор, как молодой Уиллет ушел на войну.

— Мне бы хотелось их вскрыть, — сказал Ратлидж. — Можно вытащить их на середину?

— Да, сэр. Только прошу вас, инспектор, вы с ними поосторожнее. А вдруг он захочет получить свои вещи назад?

Ратлидж знал, что Уиллет уже не потребует свои вещи назад, и все же не стал спорить с дворецким.

Они подтащили коробки к ближайшей лампочке, свисавшей с потолка. Придвинув табуретку и стул, Томпсон достал перочинный нож и аккуратно перерезал бечевку.

— Вот, пожалуйста, сэр, — повторил он.

Ратлидж сел на стул и извлек из коробки первый слой вещей — в основном туфли и ливреи, которые Уиллет носил на службе. Под одеждой он увидел несколько газет, пожелтевших от времени. В газетах сообщалось о событиях, приведших к тому, что Британия объявила Германии войну. Нашлось даже с полдюжины листовок, в которых сообщалось, где можно записаться добровольцем.

Сложив на место газеты и одежду под бдительным оком Томпсона, Ратлидж отодвинул первую коробку и приступил ко второй. Похоже, в ней лежали вещи, которые хранились в комнате Уиллета, пока он служил здесь. Снова одежда — видимо, та, которую он надевал в выходные. Фотография рыболовецкого судна, предположительно отцовского, в почерневшей серебряной рамке и вырезка из газеты, также заключенная в рамку. На фотографии изображалась женщина на выставке цветов. Подпись под фотографией гласила: «Мисс Синтия Фаррадей любуется орхидеями, получившими первый приз на Лондонской выставке цветов».