Улица Вокзальная, 120 - Лео Мале

– Тысяча чертей,– выругался Фару,– так какого же дьявола вы торчите в Париже? Если ваши доводы построены не на песке, убийца – в Лионе, это ясно слепому.

– Меня, если можно так выразиться, выдворили оттуда. Правда, я оставил кое-какие инструкции Жерару Лафалезу. Во всяком случае, я полагаю, что разгадку тайны следует искать в оккупированной зоне, в Париже или где-то еще…

– На чем основываются ваши предположения?

– На интуиции. Э-э-э! Не смейтесь. Если всякие там Бернье, Фару и им подобные самым жалким образом блуждают в потемках, то именно потому, что не наделены ею в достаточной мере. Между прочим, не что иное, как интуиция побудила меня снять отпечатки пальцев с умершего, загадочного больного амнезией. Я обратил внимание, что он прижимал палец к карточке военнопленного с той уверенностью и, если хотите, знанием дела, какими не обладали другие заключенные. Деталь, скажете вы? Но ведь как раз из таких деталей и состоит мой метод…

– Включая давление на свидетелей…

– А почему бы и нет? Это подручные средства. Так на чем я остановился?

– На перечислении причин, по которым вы рассчитываете найти разгадку в этой зоне.

– Ах да! Моя интуиция. Затем эта история, будто бы Коломер собирался пересечь демаркационную линию. Считаю долгом заметить, что я никогда, ни одной секунды не верил в то, что Коломер хотел бежать. Это была идея комиссара Бернье. Если даже Коломер и установил, что Карэ – это Жалом, то есть бывший сообщник Джо Эйфелевой Башни и Виллебрюна (совершенно непонятно только, почему все это должно было его интересовать), ему вполне достаточно было бы в целях самозащиты заявить об этом в полицию. Далее, я считаю, что все-таки не зря потратил время, возвратившись в Париж, эту добрую старую деревушку, ибо установил здесь личность обеспамятевшего и заглянул в глаза Элен Шатлен.

– А какова ее роль во всем этом деле?

– Я заходил к ней сегодня утром. У меня такое впечатление, что она абсолютно не причастна к этой истории. Впрочем, я могу ошибаться… поэтому и не считаю нужным снимать наблюдение, однако весьма опасаюсь, что перемудрил, приписав адресу больше того, что он в действительности означает. Видите ли, как это ни прискорбно признавать, не исключено, что мое гениальное уравнение: улица Вокзальная, 120 = Лионская улица, 60 – никуда не годится. «Улица Вокзальная, 120» не означает ничего иного, кроме улицы Вокзальной, 120. Скорее всего, это умозаключение показалось мне слишком простым, чтобы я мог отнестись к нему со всей серьезностью. Чего-чего, а уж Вокзальных улиц во Франции предостаточно. Как минимум по одной на каждый населенный пункт. Да и с именем Элен, произнесенным умирающим Парри, я тоже нагородил невесть что.

– И все-таки я не сниму пока за ней наблюдение,– мрачно изрек инспектор.

Я не удержался от усмешки. До чего же они похожи друг на друга, все эти полицейские. Чем безнадежнее версия, тем решительнее они ее разрабатывают.

Мы помолчали. Казалось, Фару забыл, что собирался уделить мне всего несколько минут. Я нарушил молчание:

– Не могли бы вы раздобыть мне карту района Шато-дю-Луар? Географический отдел военного министерства закрыт, и я понапрасну проискал ее весь этот день.

– Завтра постараюсь достать. А для чего она вам?

– Для реализации проекта, который давно уже тревожит меня и ради которого я не стал продлевать свое пребывание в Лионе. Провести рекогносцировку местности, где подобрали Жоржа Парри. Может, что-нибудь и обнаружу. Какую-нибудь Вокзальную улицу… Как бы то ни было, это неизбежный этап, и пора мне к нему приступать…

– Согласен с вами. Могу оказать содействие. Хотите, переговорю с шефом?

– Пока не надо. Съезжу один. Нужно еще установить место, где был задержан Парри. Насколько это реально, вот в чем вопрос.

– Да, ваших сведений явно недостаточно…

– Рассчитываю на фотографию.

– Ну, если вы всерьез полагаете, что селяне, попрятавшиеся во время заварушки по погребам, смогут узнать в лицо всех солдат, проходивших через их дыру…

– Парри не был солдатом. Солдат, думающий, как бы переодеться, стремится в первую очередь избавиться от формы, а не от исподнего. Это элементарно. Я склоняюсь к мысли, что Парри – не знаю, с какой целью,– насильно облачили в форму. И вообще, все это дело прозрачно, как мутная вода, не правда ли? Давненько не занимался я такой головоломкой. Впрочем, рыская в окрестностях Шато-дю-Луар, я ухвачусь, если только у меня хватит терпения, за кончик ариадниной нити.

Фару покачал головой.

– Вы беретесь за весьма неблагодарное дело.

Я встал.

– Верю в свою звезду,– патетически произнес я.– Звезду Динамита Бюрма… Довоенного производства.

Он смотрел на меня, сжав челюсти, всем своим видом давая понять, что, когда он в таком состоянии, лучше его не задевать. Протянул мне руку, но тут же отдернул ее, как бы осененный внезапно пришедшей в голову идеей.

– Совсем забыл. Ваше разрешение на ношение оружия,– сказал он.– Вот оно.

Он протянул мне документ.

– Спасибо,– поблагодарил я.– Я всецело полагался на вас. Потрогайте этот карман.

– Вы что, немного того? – воскликнул он.– Превратили себя в портативный арсенал?

– Но ведь ничего же не случилось. А теперь,– я постучал по разрешению,– и подавно ничего не случится.

– Надеетесь на свою звезду?

– А как же иначе?

На набережной пляшущие хлопья первого снега возвещали! о приближении игрушечного праздника с новогодней открытки. Я укрылся от снега в метро. Напрасно инспектор Флоримон Фару усомнился во влиянии, исходящем от моей звезды. Сила этого влияния не подлежала сомнению и через полчаса не замедлила проявиться в моей квартире в образе симпатичного домушника, неожиданно объявившегося в вышеозначенном месте.

Не в моих правилах – тем более если я поздно возвращаюсь в свои пенаты – распевать, поднимаясь по лестнице, как это любит делать, например, мой друг Эмиль С. Оно и к лучшему, иначе потревоженный ночной визитер дал бы деру, лишив меня удовольствия накрыть его. Следует отдать должное и моим каучуковым подошвам, не скрипнувшим ни разу за все то время, пока я поднимался.

Подойдя к двери, я обнаружил, что она не заперта. Сквозь узкую щель проникал слабый луч света от лежащего на моем письменном столе карманного фонаря. Я смутно различил мужскую фигуру, колдующую над замком секретера.

Я достал из кармана пистолет, быстро вошел, с силой захлопнул за собой дверь и повернул выключатель.

– Возиться с этими ящиками – пустая затея,-сказал я.– В них все равно нет ничего, кроме неоплаченных счетов.

Мужчина встрепенулся, выронил инструмент и обратил ко мне белое как полотно лицо. У его ног лежал узел с трофеями, добытыми, по всей видимости, в пустующих квартирах этого дома, большая часть жителей которого эвакуировалась в свободную зону. Корректно и фотогенично он стал поднимать руки вверх, продемонстрировав отсутствие трех пальцев на деснице. Он был маленького роста, и, хотя глаза его скрывал козырек от каскетки, я ясно различил знакомые черты. Он разразился чудовищной бранью, а затем проговорил, картавя и сильно кривя рот:

– Я – хороший.

Я нервно рассмеялся и, сдерживая прыгающее в груди сердце, сказал:

– Привет, Бебер, как дела?

Глава IV

Одинокий дом

Глаза под козырьком заморгали. Он не узнал меня. Короткими фразами я освежил ему память. Бледный от страха, он, если только это было возможно, побледнел еще больше от изумления. Рот его отчаянно кривился, в то время как он обнародовал свое удивление речью яркой и живописной, однако совершенно непечатной. Я подтолкнул его к креслу, в которое он расслабленно опустился.

– В мои планы не входит сдавать тебя полиции,– сказал я после некоторой паузы.

Находясь под прицелом пистолета, который я все еще держал в руке, но мало-помалу приходя в себя от удивления, бывший военнопленный смачивал губы в стакане с вином, великодушно поднесенным ему его жертвой.

– Напротив. Сейчас ты вернешь на место все, что экспроприировал, и мы предадим забвению это… эту минутную слабость.

– Хорошо,– покорно согласился он.– Спасибо. Я…

Он сделал попытку произнести речь в свое оправдание.

– Только не принимай меня за пробку от бутылки,– прервал я его.– Закрой кран. Я же не читаю тебе мораль, избавь и ты меня от своих выкрутасов. Меня ждут дела поважнее.

– Как… как хотите.

– Помнишь того типа, умершего в Lazarett концлагеря для военнопленных, у которого отшибло память, ты еще окрестил его Кровяшкой?

– Да.

– И был свидетелем его ареста, если, конечно, верить тому, что ты мне там рассказывал?

– Да.

– Ты сможешь найти это место?

– Да. Но это далеко.