Наследники Фауста - Елена Клещенко

— …Ну, вот. Теперь скажите мне: в чем здесь ложь? Не в толковании ли? Я ничего не имею против почтенного Хильдеберта, но его метода… скажем мягко, метода его — не единственная из ныне существующих.

— Что тебе сказать, Кристоф? Это поразительно, — отозвался итальянец, — все чистая правда.

— Он действительно не был твоим пациентом? — спросил толстяк.

— Фридрих!..

— Не кричи, Альберто, — сказал профессор Вагнер, довольно ухмыляясь. — В кои-то веки услышать такую похвалу, и от кого бы вы думали — от самого здравомыслящего человека в Виттенберге! Фридрих, дружище, клянусь, что моим пациентом он не был. Все, что я знал, — день и час рождения, как должно.

— Прости меня, — ответил толстяк. — Сболтнул пустое. Но, видишь ли, что я хотел бы понять: ты сам говоришь, что существуют различные методы, каждая из них обладает стройностью и основана на самых что ни на есть подлинных истинах. Так в чем же между ними разница?

— Должно быть, в результатах, — с невинным видом предположил мой будущий господин. — Как мы отличаем верную медицинскую теорию от неверной?

— В том-то и причина моих сомнений. Допустим, астрология не менее истинна, чем медицина, — (трое остальных обменялись ехидными улыбками), — смейтесь, смейтесь!.. Но и не более. Ни ту, ни другую нельзя поверить логикой, ибо звездное небо столь же неисчерпаемо в своих смыслах и значениях, как и человеческое тело.

— «Не удается» и «нельзя» — суть не одно и то же, — кротко заметил профессор Вагнер. — Вспомни, сколь многое называлось невозможным в пору нашего с тобой учения! А что до звезд, их движение, как-никак, легче следить, чем движение соков в человеческом теле! Светлые точки на черном, вот что мне нравится во всей этой затее.

— Ты, Кристоф, все-таки колдун, — сказал толстый Фридрих. Трое старших засмеялись, мальчишка, приготовившийся было возмутиться, тоже неуверенно улыбнулся вслед за ними. — Ты говоришь — точки, но вспомни геометрию и подумай сам, сколько фигур можно вычертить по этим точкам и сколько смыслов будет спорить между собой! Сомневаюсь, что разум способен это вместить — подобное дерзание само по себе нечестиво либо недобросовестно!

— Можно найти способ, как разрешить спор между фигурами, хотя касательно недобросовестности иных дерзаний ты прав…

Марта потянула меня за рукав и шепнула: «Ну как, угадала хозяина? Тот, что в берете». Я кивнула, стараясь придать своему лицу возможно более тупое и невинное выражение. Не хватало еще доброй женщине заметить, что я не смотрела на ученую беседу, но слушала ее и понимала!

Наконец собеседники окончательно перешли с латыни на немецкий и стали прощаться. Тогда мы осмелились войти.

— Господин профессор, я привела вам служанку, — низко присев, сказала Марта. Я склонила голову, ощущая на себе испытующие взгляды. — Имя этой девицы — Мария Брандт. (Я воспользовалась именем моей родной матери, которым обмолвился нечистый, ибо не хотела более называться приемной дочерью Лизбет.) Она показалась мне толковой и порядочной, испытайте ее.

— Благодарю вас, Марта.

Господин Вагнер улыбнулся, когда я подняла на него глаза после поклона. Хотела бы я знать, что смешного или странного он нашел в найме прислуги? Прищуренные темные глаза, короткий горбатый нос, похожий на клюв какой-нибудь мирной птицы, широкие скулы. Ни черный берет, ни траченная молью докторская мантия, ни болезненная бледность и худоба не придавали этому лицу благообразия и солидности. Ученый, врач? — куда там, скорее ремесленник, не достигший высокого положения в гильдии и потому сохранивший легкомысленный нрав подмастерья…

— Доброго дня, Мария. Не обессудьте, что застаете такой беспорядок. Я понимаю, что предлагаю вам нелегкий труд…

Марта испустила странный звук: не то урчание, не то кашель. Да и я опешила, осознав, что мой чудной господин называет меня на «вы». В себе ли он, этот доктор медицины, перенесший горячку?! Однако его собеседники улыбались, покачивая головами, будто ждали чего-то подобного. Нет, видно, просто чудачество.

— Доброго дня, господин профессор. Я буду стараться.

— Вот и ладно, вот и хорошо, — снова обретя дар речи, Марта взяла меня за локоть. — Поди, девонька, запри дверь за гостями, а я тут останусь пока…

По всему видно, Марта была хорошей сиделкой: она не могла оставить без попечения своего любимого больного и почитала своим долгом научить его, как следует называть бедную девицу, которая служит за деньги… Я снова присела и тихонько вышла.

По коридору и лестнице гости шли впереди меня. Фридрих заговорил с Альберто — снова по-латыни. Выходит, опять я подслушивала, но не просить же их: говорите, мол, по-еврейски или по-арабски, досточтимые господа, если хотите, чтобы служанка не понимала…

— Хорошо. Теперь есть кому за ним присмотреть.

— Ты думаешь, что от девушки будет много проку, даже в том случае, если она не сбежит?

— Как знать. Все-таки живое создание.

— Он сильно переменился, Альбертус?

— Он потерял много сил, но духовно, кажется, остался таким же, как прежде.

— Это так.

— Всей душой надеюсь, что он оправится.

— От проклятия нельзя излечиться.

— Ты полагаешь?..

— В этом все дело. Теперь оно на нем.

— А что приключилось в том селении? — это спросил юноша, голос его дрогнул.

— С ним — ничего. — Фридрих заговорил тише. — Демоны убили чернокнижника, его же не тронули… — Руки всех троих взметнулись ко лбам, творя крестное знамение. — То, что он видел, потрясло его душу, здесь причина болезни. Но кроме того… прикосновение к силам преисподней никому не проходит даром.

— Пресвятая Дева… Нет, я не верю. Я люблю Кристофа. Он начисто лишен омерзительного тщеславия, сгубившего того, кого он звал своим учителем. Заполучив это вместилище бесов, сатана только взял себе свое, но Кристоф… Не может быть, или нет справедливости на небе?!

— Справедливость на небе, милый Альбертус, а на земле — законы естества. Я тоже люблю вашего Кристофа и не хотел бы однажды найти его, как нашли чернокнижника в Пратау… Спасибо тебе, девушка, вот, возьми-ка для начала службы.

Я приняла медную монету. Трое школяров вышли, не оглядываясь. Опершись на заложенный засов, я застыла у двери. Проклятый чернокнижник, зловонное вместилище бесов. Тот, кого Кристоф называл учителем. Виденное потрясло его душу, три недели лежал в горячке — три недели! Этот дом — наследство… Я огляделась, дрожа от страха, в сумерках сеней.

Не было в Виттенберге ни единой здравомыслящей девушки, которая нанялась бы служить ученику колдуна, растерзанного демонами, потому добрая Марта, отчаявшись, заговорила с пришлой сиротой — и привела дочь в дом отца.