Радость. Как наполнить тело энергией, а жизнь счастьем - Александр Лоуэн

– вопрос не слов, а чувств. Знание того, что в человеческой жизни присутствует трагический аспект, что горе неизбежно, дает человеку возможность испытать трансцендентную радость. Мы уже бывали неоднократно ранены жизнью и будем ранены снова, но нас также будут любить и почитать – почитать за то, что мы настоящие люди, целиком и полностью люди и только люди.

Чтобы прожить свою жизнь как человек в полном смысле этого слова, требуется умение плакать свободно и глубоко. Если некто умеет плакать именно так, то у него плач не порождает ни смущения, ни отчаяния, ни муки. Наши слезы и наши рыдания промывают нас дочиста и обновляют наш дух так, что мы снова можем радоваться и веселиться. Уильям Джеймс[4] писал: «Каменная стена внутри человека рушится, его ожесточившееся сердце перестает быть таким непробиваемым… Это особенно верно, если мы плачем! Потому что при горьком плаче наши слезы словно бы прорывают замшелую плотину – и мы выходим из этого свежеомытыми, очистившимися, со смягчившимся сердцем, которое открыто всякому благородному целеполаганию».

Однако плач вовсе не творит чудеса. Один, даже весьма доброкачественный, приступ плача не изменяет нас в столь уж сильной степени. Проблема состоит в обретении способности плакать свободно и легко. В процессе моей терапии у Райха во мне дважды происходил слом – и каждый раз случалось нечто, казавшееся чудом. Но тот плач, хоть он и был горьким и глубоким, приходил как результат внешнего давления со стороны терапевта. Когда возникали другие, новые проблемы, мои челюсти по-прежнему сжимались, чтобы совладать с этими трудностями, а вместе с ними напрягался и я сам. Я был очень близок к тому, чтобы потерпеть окончательную неудачу, но в конечном итоге провала удалось избежать. Мне всегда было известно, что я не умею легко заплакать. Как-то однажды в процессе совместной работы с Пиерракосом, моим ассистентом на начальном этапе разработки биоэнергетического анализа, я попросил его надавить мне на челюсти. Я в тот момент лежал на кровати, а он расположил две свои кисти, сжатые в кулаки, по обе стороны моих челюстей и надавил на них. Это было больно, но я не закричал и не заплакал. Чуть погодя, по мере того как он продолжал воздействие, я вдруг совершенно спонтанно произнес: «Боже милосердный, прошу тебя, дай мне заплакать», – и разразился глубокими рыданиями. Когда я поднялся, Пиерракос сказал мне, что мою голову в то мгновение окружало алмазное мерцающее свечение – бледное, но вполне отчетливое.

Однако даже такое неординарное переживание, сколь бы значимым и многозначительным оно ни было, нуждается в повторении. Цель терапии состояла не в том, чтобы заставить меня заплакать (хотя это и нужно провоцировать, а время от времени плач обязательно должен иметь место); задача заключалась в восстановлении моей способности плакать свободно и легко. Такое произошло много лет спустя, когда я в своей работе с пациентами сам стал пытаться помочь им научиться плакать. Если я, лежа поверх своего табурета, издавал достаточно длительный звук, то он начинал дробиться на отдельные рыдающие всхлипывания, с которыми я мог себя отождествить и перед которыми я мог капитулировать. Чтобы развивать и укреплять в себе способность капитулировать перед подобным чувством, а не просто поддаваться внешнему давлению, носящему совершенно иной характер, я должен регулярно плакать. У меня бывают такие периоды, когда я понемногу плачу каждый день. Если бы кто-нибудь спросил у меня, чем я так опечален, я бы ответил: «Собою, вами и всем остальным миром». Когда люди заглядывают в самую глубь моих глаз, то говорят, что обнаруживают там печаль. Но мои глаза по-прежнему не утратили способности загораться, когда я вступаю в теплый зрительный контакт с глазами другого человека.

Если пациенты говорят мне, что они плачут вполне достаточно, то я замечаю в ответ, что плач подобен дождю, который небеса посылают для того, чтобы удобрить землю и сделать ее плодоносной. Разве мы скажем когда-нибудь: «Довольно дождя, он нам больше никогда не понадобится»? Конечно, мы совершенно не испытываем нужды в наводнениях или потопах, но нам наверняка потребуются тихие и регулярные дожди, благодаря которым наша планета продолжает оставаться зеленой, а наши души – чистыми.

И печаль, и радость берут свое начало в ощущениях, исходящих из живота, из брюшной полости. В одной из предшествующих глав отмечалось, что оргазмический рефлекс возникает тогда, когда дыхательная волна в своем движении свободно пробегает через таз. Если человек капитулирует перед своим телом подобным образом, то в этом есть ощущение свободы и восхищения, которые в дальнейшем порождают чувство радости. Страх перед возможным наступлением сексуального возбуждения блокирует упомянутую волну, так что она не достигает таза, в результате порождая, напротив, чувство печали. Если дать этой печали возможность выражения в плаче, то возникшее напряжение разрядится и к человеку возвратятся свобода и восприятие полноты жизни, а с ними в теле восстановится хорошее самочувствие. Вовлеченность живота как в печаль, так и в радость находит свое выражение в таких общеизвестных формулировках, как «животный крик» (либо плач) или же «животный смех». И то, и другое ведет в конечном итоге к тому, что человек начинает чувствовать себя хорошо. Разумеется, индивид, который умеет дышать глубоко, всем животом, а также умеет кричать, плакать или хохотать со всей полнотой и глубиной чувств, думает о себе хорошо и никак не нуждается в терапии.

Если плач и смех похожи друг на друга по своим энергетическим и конвульсивным (то есть «содрогательным») характеристикам, то разве мы не можем воспользоваться для своего излечения не только плачем, но также и смехом, как это делает Норман Казинс? Оба этих действия производят эффект очистительного катарсиса, разряжая существующее в человеке состояние напряжения. Но смех или хохот неэффективны и, более того, лишены всякого смысла как средство освобождения индивидуума от подавляемых им чувств отчаяния или печали. Они могут временно избавить человека от печали, но он наверняка снова окунется в нее, как только перестанет смеяться. Человеку гораздо легче засмеяться, чем заплакать. Каждый из нас на самой ранней стадии жизни учится тому, что смех сближает людей, в то время как плач может отдалить их друг от друга. «Засмейся – и весь мир будет смеяться вместе с тобою, заплачь – и ты станешь плакать в одиночестве». Многие люди испытывают трудности, реагируя на чужой плач, поскольку он затрагивает их собственную боль и печаль, с которыми они ведут борьбу, стараясь отрицать даже сам факт их наличия. Но друзья, которые неразлучны с вами «в хорошую погоду», далеко не самые надежные.