Под крыльями — ночь - Степан Швец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так и стоял самолет до самого моего приезда, и его больше не планировали другим летчикам. Он оказался верным другом, преданным только мне одному.
Читателю может показаться, что я хвастаю своим уменьем: дескать, другие не могли взлететь, а для меня это составляло сущий пустяк. Зная различные недостатки своего характера, я все же должен отвести упрек в самомнении. Из того, что мне удалось приспособиться к прихотям одной машины, право же, ничего не следовало. Я отчетливо сознавал, что в летном искусстве меня превзошли очень многие товарищи, что мне учиться и учиться у них.
Я восхищался своим другом Сашей Краснухиным, его хладнокровием, его тонкой и, я бы сказал, нежной техникой пилотирования. С самолетом он обращался как с возлюбленной — нежно и заботливо. Машина слушалась малейшего движения его руки и при рулении, и на взлете, и в воздухе, и на посадке, а посадка, на наших самолетах особенно, — это вершина искусства пилотирования.
Мне часто приходилось летать в строю, когда ведущим был Краснухин. Самолеты шли крыло в крыло, будто связанные незримой ниточкой. Я так водить строй не умел.
Помнится, однажды по долгу службы инспектор дивизии по технике пилотирования А. М. Омельченко поверял технику пилотирования Краснухина.
— Какие будут замечания, товарищ полковник? — спросил Краснухин после полета.
— Александр Михайлович, дорогой, мне учиться у тебя надо, как пилотировать самолет, а не замечания давать. Такой ювелирной работы, такого точного искусства в пилотировании я еще не встречал.
Полковник был прав.
Я завидовал дерзанию и смелости Александра Молодчего, державшего в продолжение всей войны боевое первенство. И не по количеству боевых вылетов, нет, а по какому-то особому, незримому и трудно объяснимому качеству его летного искусства, его мужеству, находчивости. Он обладал какой-то заразительной силой примера, и ему хотелось подражать. О таких можно смело сказать: врожденный летчик.
Я восхищался еще и тонким летным искусством, решительностью и высоким мастерством Е. И. Борисенко. Это он единственный, кто повторил дерзкий поступок В. П. Чкалова, — пролет под Троицким мостом на Неве в Ленинграде во время съемки кинофильма «Валерий Чкалов» еще перед войной. Какое это мастерство, видно хотя бы из того, что ширина пролета фермы моста — 15 метров, а размах крыльев самолета Ш-2 — 13,5 метра, и вот через такой узкий коридор Женя Борисенко рискованно пролетел туда и обратно четыре раза, да еще при порывистом боковом ветре!
Я по-хорошему завидовал выносливости необузданного Павла Тихонова, весельчака и здоровяка. Даже при плохих метеорологических условиях он часто брал горючего в обрез, точно по расчету, с тем чтобы предельно загрузить машину бомбами; поднимаемый им бомбовый груз в полтора-два раза превышал вес, приходившийся на другие однотипные самолеты.
Я так не умел рисковать. У меня всегда горючего было больше расчетной нормы на один-два часа, я перестраховывался, понимая, что мне может не хватить мастерства и опыта. Да мало ли было товарищей, лучше меня владевших техникой пилотирования!
Летать на машине с дефектом меня вынудили обстоятельства. Сперва было очень трудно приспособиться к ее коварному поведению на взлете, потом я приноровился, привык, и теперь просто не хотелось с ней расставаться, как с товарищем, порой капризным, но верным.
В конце июня произошло радостное событие: Указом Президиума Верховного Совета СССР большая группа авиаторов была награждена орденами и медалями. Двадцать два человека из нашего полка удостоились недавно учрежденного ордена Отечественной войны. Этим орденом I степени были награждены в том числе штурман Рогозин и я.
В те дни мы летали на сравнительно близкие цели, делали по одному, по два вылета в ночь. Необходимо было сдержать наступление гитлеровцев. Однако полк наш относился к авиации дальнего действия, и командование время от времени напоминало нам об этом. Очередным напоминанием стало задание бомбить военные объекты Кенигсберга.
Предстояло для начала совершить пробный полет в глубокий тыл противника, испытать технику в продолжительном полете, изучить маршрут и систему противовоздушной обороны крупных населенных пунктов противника. Видимо, большое значение придавалось и моральному воздействию на врага налетов советской бомбардировочной авиации.
На задание мы шли в каком-то особенном, приподнятом настроении. Ночь была светлой, ясной. Но что ожидает нас над вражеской территорией? Наша ставка была на внезапность налета.
Заданная высота — четыре тысячи метров. Приближаемся к цели. Город освещен. За все время с начала войны его еще никто не беспокоил с воздуха, ему еще неведомо было, что такое воздушная тревога и светомаскировка. Англичане сюда не залетали, им хватало дел в западном секторе Германии, а нашу авиацию фашисты давно «похоронили». Короче говоря, нас не ждали.
Вот мы над Кенигсбергом. Видны очертания улиц. Слева по маршруту расположен крупный железнодорожный узел, вокруг него — промышленные предприятия, работающие на войну. Туда мы и сбросили бомбы. Легли они, как видно, удачно, в нескольких местах вспыхнули пожары, а город по-прежнему освещен и ни единого выстрела. Но когда начали взрываться бомбы, сброшенные с других, сзади идущих самолетов, город всё-таки погрузился в темноту.
Задание выполнено. Отвалив от цели, мы сразу пошли на снижение, чтобы избавиться от кислородных масок, да и надобности в большой высоте уже не было. Снизившись до 1500 метров, мы выпили кофе, закурили трубки, и вдруг штурман Рогозин увидел впереди цепочку тусклых огней, медленно движущихся на восток: поезд.
— Вот бы прочесать его из пулемета от хвоста до головы, — предложил Максимов.
Вспомнилось, как зверски расстреливали фашисты наши эшелоны с эвакуированными женщинами и детьми, как бомбили санитарные составы, на крышах вагонов которых видны были огромные красные кресты… Может, и этот поезд — мирный? Черта с два! Мирным людям нечего делать в прифронтовой полосе, а раненых везли бы на запад. Фашисты, офицерье едет.
— Что ж, — говорю, — давай. Пусть почешутся. Только спустимся ниже, чтобы наверняка.
Эшелон под нами. Время дорого, горючее надо экономить, да и рассвет может застать на линии фронта, но знаю, что буду жалеть, если упущу такой случай. И я со снижением разворачиваю самолет для захода на цель. На высоте 500 метров мы, развернувшись, идем вдоль железной дороги чуть справа.
— Так будет удобно? — спрашиваю.
— Еще бы чуть ниже, — отвечает Вася.
Подходим к хвосту эшелона. Спустившись почти до 300 метров, накреняю самолет влево и удерживаю его по прямой, давая возможность стрелку вести прицельный огонь. В таком положении пилотировать самолет очень трудно и небезопасно, так как создается скользящий момент и можно легко потерять высоту, врезаться в землю. Поэтому всё внимание — пилотированию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});