Гражданство и гражданское общество - Владимир Малахов

Если мы утверждаем, что в XIX в. с точки зрения гражданских прав гражданство было всеобщим, то политическое право голоса тогда еще не было правом гражданина. Оно было привилегией ограниченного экономического класса, хотя его границы расширялись каждым последующим Актом о реформе. Тем не менее в этот период гражданство не было бессмысленным с политической точки зрения. Оно не предоставлялось как право, но признавалось как возможность. Ни один находящийся в здравом уме и законопослушный гражданин не был лишен права избирать и быть избранным на основе личного статуса. Он имел возможность зарабатывать деньги, копить, приобретать собственность или арендовать дом, чтобы получить политические права, сопутствовавшие этим экономическим достижениям. Его гражданские права давали ему потенциальное политическое право, а избирательная реформа позволяла ему получить его.

Как мы увидим, для капиталистического общества XIX в. было естественно рассматривать политические права как вторичный результат гражданских. Столь же естественным было и то, что в XX в. произошел отказ от этой позиции, и политические права стали прямой и независимой составляющей гражданства как такового. В целом эти жизненно важные изменения произошли после Акта 1918 г., утвердившего всеобщее право голоса для мужчин посредством смещения базиса политических прав с экономического положения к личному статусу. Я сознательно говорю о мужчинах, чтобы подчеркнуть значение этой реформы по сравнению с другой, не менее важной реформой, состоявшейся в то же время, а именно – предоставлением права голоса женщинам. Но Акт 1918 г. не привел ко всеобщему политическому равенству с точки зрения гражданства. Пережитки этого неравенства, основанные на различиях в экономическом положении, продолжались до недавнего времени, и только в прошлом году была, наконец, упразднена возможность голосовать несколько раз (сократившаяся к тому моменту до двух раз).

Относя периоды становления трех элементов гражданства к разным векам: гражданских прав – к XVIII в., политических – к XIX, а социальных – к XX в., я говорил о том, что в последних двух случаях эти процессы существенным образом накладывались друг на друга. Я предлагаю ограничить то, что собираюсь сказать сейчас о социальных правах, этим частичным совпадением, чтобы я смог завершить мой исторический очерк XIX в. и сделать выводы из него, прежде чем обратиться ко второй части моей темы – исследованию современного положения и его непосредственных предпосылок. Во втором акте драмы в центр сцены выйдут социальные права.

Изначальным источником социальных прав была принадлежность к местным сообществам и функциональным ассоциациям. Этот источник был дополнен и со временем заменен Законом о бедных и системой регулирования заработной платы, которые были разработаны на общегосударственном уровне, а воплощались в жизнь на местном. Система регулирования заработной платы была в упадке в XIX в. Это произошло не только из-за того, что изменения в промышленности делали ее невозможной с административной точки зрения, но также и потому, что она была несовместима с новой концепцией гражданских прав в экономической сфере, в которой делался акцент на праве работать в любом месте на основе лично заключаемого контракта. Регулирование заработной платы посягало на этот индивидуалистический принцип свободного контракта найма на работу.

Закон о бедных находился в довольно двусмысленном положении. Елизаветинское законодательство сделало из него нечто большее, чем средство помощи нуждающимся и борьбы с бродяжничеством. Его конструктивные цели предлагали трактовку общественного благосостояния, напоминавшую о более примитивных, хотя и более подлинных социальных правах, на смену которым в значительной мере пришел этот закон. В конечном счете елизаветинский Закон о бедных был одним из элементов широкой программы экономического планирования, общей целью которой было не создание нового общественного порядка, а сохранение существующего с минимум крупных изменений. Когда структура старого порядка начала распадаться под ударами конкурентной экономики и план пришел в упадок, Закон о бедных оказался изолированным пережитком на фоне исчезающей идеи социальных прав. Но в самом конце XVIII в. произошло окончательное столкновение старого и нового, планируемого (или структурированного) общества и конкурентной экономики. И в этой борьбе окончательно свершилось разделение прежнего комплекса гражданства – социальные права оказались на стороне старого порядка, а гражданские – нового.

В своей книге «Великая трансформация» Карл Поланьи придает системе помощи бедным, известной как Спинхемлендская система, значение, которое многим читателям может показаться удивительным[205]. Похоже, что для него она означает и символизирует конец эпохи. С ее помощью старый порядок сплотил свои отступающие силы и перешел в энергичное наступление на территорию врага. Так, по крайней мере, я хотел бы описать ее значение для истории гражданства. В сущности, спинхемлендская система предлагала гарантированную минимальную заработную плату и пособие на семью вместе с правом на труд или на средства к существованию. Это даже по современным стандартам – существенный набор социальных прав, далеко выходящий за пределы собственного назначения Закона о бедных. И авторы этого плана ясно понимали, что Закон о бедных должен был заниматься тем, с чем уже не справлялось регулирование заработной платы. В силу этого Закон о бедных был последним реликтом системы, пытавшейся соотнести реальный доход с социальными потребностями и гражданским статусом работника, а не только с рыночной стоимостью его труда. Но эта попытка ввести элемент социального обеспечения непосредственно в структуру системы заработной платы посредством механизмов Закона о бедных была обречена на неудачу – не только из-за ее катастрофических практических последствий, но и вследствие ее предосудительного (с точки зрения господствовавшего тогда духа времени) характера.

Из этого краткого эпизода нашей истории мы видим, что Закон о бедных решительно стоял на страже социальных прав гражданства. Очевидно, что в следующей фазе нападающая сторона была вынуждена отступить от своих первоначальных позиций. Актом 1834 г. Закон о бедных был лишен возможности вмешиваться в систему оплаты труда и препятствовать действию сил свободного рынка. Он предлагал помощь только тем, кто в силу возраста или болезни неспособен был продолжить борьбу, а также другим слабым, которые от нее отказались, признали поражение и молили о помощи. Но ожидаемое продвижение в сторону социальной защиты было обращено вспять. Более того, минимальные социальные права, которые все еще сохранялись на практике, были отделены от статуса гражданства. Закон о бедных рассматривал претензии бедняков не как неотъемлемую часть их прав в качестве граждан, а как альтернативу им, как претензии, которые могли быть удовлетворены только в том случае, если люди, их заявлявшие, отказывались быть гражданами в истинном смысле этого слова. На практике пауперы лишались гражданских прав личной свободы, когда их помещали в работные дома. Также закон лишал их любых политических прав, которыми они могли обладать. Это поражение в правах, заключающееся в лишении права голоса, сохранялось вплоть до 1918 г., и вся важность окончательного отказа от него, пожалуй, еще не была оценена нами в полной мере. Клеймо, неотделимое от помощи бедным, выражало глубинные убеждения людей, полагавших, что ее получатели переступили черту, отделявшую сообщество граждан от компании нуждающихся изгоев.

Закон о бедных – это не единственный пример расхождения социальных прав с гражданским статусом. Ранние фабричные акты выражают ту же тенденцию. Хотя фактически они привели к улучшению условий труда и сокращению продолжительности рабочего дня для всех занятых в отраслях, на которые они распространялись, фабричные акты методично воздерживались от того, чтобы обеспечить эту защиту непосредственно взрослому мужчине как гражданину par excellence. И это происходило из уважения к его гражданскому статусу – на том основании, что вынужденные меры по защите ограничивали гражданское право на заключение свободного контракта найма. Защита предоставлялась женщинам и детям, поборники прав женщин вскоре увидели в этом обстоятельстве оскорбление. Женщин защищали потому, что они не были гражданами. Если бы они хотели пользоваться полным и ответственным гражданством, то должны были отказаться от защиты. К концу XIX в. этот аргумент вышел из употребления, и фабричный кодекс превратился в одну из опор доктрины социальных прав.

История образования обнаруживает поверхностное сходство с фабричным законодательством. В обоих случаях XIX в. был в основном периодом, когда закладывались основы социальных прав, но принцип социальных прав как неотъемлемой части статуса гражданства либо категорически отрицался, либо не получал явного признания. Но были и существенные отличия. Образование, как это признавал Маршалл, выделивший его в качестве подходящего объекта для государственного вмешательства, – уникальное благо. Конечно, можно сказать, что признание права ребенка на образование влияет на гражданский статус не больше, чем признание права ребенка на защиту от сверхурочной работы и опасного оборудования, по той простой причине, что дети по определению не могут быть гражданами. Но это утверждение вводит в заблуждение. Образование ребенка имеет прямое отношение к гражданству, и когда государство гарантирует всем детям право на образование, оно подразумевает условия и природу гражданства. Оно пытается стимулировать развитие становящихся на ноги граждан. Право на образование – это истинное социальное право гражданина, поскольку целью образования ребенка является формирование будущего взрослого. И здесь нет противоречия с гражданскими правами, как они понимались в эпоху индивидуализма, потому что гражданские права предназначены для разумных и образованных людей, научившихся читать и писать. Образование является необходимой предпосылкой гражданских свобод.