Гражданство и гражданское общество - Владимир Малахов

Когда эти три элемента гражданства институционально разошлись между собой, они по сути перестали взаимодействовать друг с другом. Не особенно греша против исторической точности, становление современных форм каждого из этих элементов можно отнести к разным столетиям: гражданских прав – к XVIII в., политических – к XIX в., а социальных – к XX в. Конечно, к такой периодизации нужно подходить с определенной гибкостью, поскольку иногда эти процессы становления накладывались друг на друга (особенно в двух последних случаях).

Для того чтобы XVIII век предстал в качестве периода становления гражданских прав, его границы придется отодвинуть в прошлое – дабы он включал в себя Хабеас корпус, Акт о веротерпимости, упразднение цензуры в прессе. Также раздвинем границу в будущее, чтобы охватить эмансипацию католиков, отмену законов об объединениях и успешное окончание битвы за свободу прессы, связанное с именами Коббета и Ричарда Карлайла. Более точно, но менее кратко его можно было бы описать как период между [Славной] революцией и первым Актом о реформе. К концу этого периода, когда политические права начали делать первые робкие шаги в 1832 г., гражданские права уже находились в распоряжении людей и, в главном, пробили себе путь к тем формам, которые существуют и сегодня[197]. «Особым вкладом более раннего ганноверского периода, – пишет Тревельян, – было установление правления закона; а этот закон, со всеми его тяжелыми ошибками, был все-таки законом свободы. На этом прочном основании были построены все наши последующие реформы»[198]. Это достижение XVIII в., прерванное Французской революцией и завершенное после нее, было в значительной мере результатом работы судов – как повседневной их практики, так и ряда особых ситуаций, в которых они боролись с парламентом, защищая личные свободы. Наиболее прославленным актером этой драмы был Джон Уилкс, и хотя мы можем сожалеть, что он не располагал теми благородными и праведными качествами, которые мы бы хотели видеть в наших национальных героях, мы не имеем права сетовать на то, что иногда дело свободы отстаивают либертины.

В области экономики базовым гражданским правом является право на труд, то есть право человека на выбор определенного занятия в избранном им месте, ограниченное только законными требованиями специальной подготовки. Это право отрицали и статут, и обычай. С одной стороны, это был елизаветинский Статут о ремесленниках, который ограничивал профессиональные возможности для лиц, принадлежащих к определенным социальным классам. С другой стороны, существовали местные обычаи, закреплявшие возможность найма в городе за его жителями и превращавшие ученичество у мастера скорее в институт исключения из полноправного участия в профессии, чем в форму найма. Признание права на труд включало в себя правовое оформление фундаментальных изменений в сложившихся практиках. Первоначальное допущение, что местные и групповые монополии служили общественным интересам, потому что «торговля и перевозки не могут поддерживаться и расширяться в отсутствие порядка и правительства»[199], сменилось новым допущением, что подобные ограничения были нарушением свободы субъекта и проклятием для процветания нации. Как и в случае других гражданских прав, суды играли решающую роль в защите и продвижении нового принципа. Обычное право предоставляло судьям гибкость в принятии решений – они могли применять его таким образом, который почти незаметно учитывал значительные изменения в обстоятельствах и мнениях, превращая тем самым со временем ереси прошлого в ортодоксии настоящего. Обычное право в значительной мере опиралось на здравый смысл, как показывает решение, вынесенное судьей Холтом в деле «мэр Уинтона против Уилкса» (1705): «Все люди свободны жить в Винчестере. Как их можно там лишать законных средств к существованию? Подобный обычай причиняет вред некоторым людям и наносит ущерб общественности»[200]. Обычай был одним из двух главных препятствий изменениям. Но так как старые обычаи, строго говоря, есть лишь разновидность обычаев в современном понимании (как общепринятого образа жизни), их оборона начала трещать по швам под ударами обычного права, которое еще в 1614 г. выразило свое неприятие «всех монополий, запрещающих кому-либо заниматься любым законным делом»[201]. Вторым препятствием было статутное право, и судьи наносили острые выпады даже против этого достойного соперника. В 1756 г. лорд Мэнсфилд даже назвал елизаветинский Статут о ремесленниках преступным законом, ограничивающим естественные права и противоречащим общему праву королевства. Он добавил, что «политика, на которой основывался Акт, как мы можем судить из имеющегося опыта, является сомнительной»[202].

К началу XIX в. этот принцип личной экономической свободы стал восприниматься как аксиома. Вы наверняка знакомы с цитируемым Веббами отрывком из доклада Избранного комитета 1811 г., в котором утверждается, что «никакое вмешательство законодателя в свободные промышленные отношения или нарушение им права каждой личности располагать своим временем или работой так, как ей заблагорассудится, не может иметь места без того, чтобы не были нарушены общие принципы первостепенного значения с точки зрения процветания и счастья страны»[203]. Вскоре последовала отмена елизаветинских статутов как запоздалое признание уже случившейся революции.

История гражданских прав в период их становления – это история постепенного добавления новых прав к уже существующему статусу, которым обладали все взрослые представители сообщества или, по крайней мере, все мужчины, так как статус женщин (во всяком случае, замужних) имел важную специфику. Эта демократическая или универсальная природа статуса произрастала естественным образом из того факта, что, в сущности, это был статус свободного человека. В Англии XVII в. все люди были свободными. Подневольное положение или крепостная зависимость по рождению в дни Елизаветы были очевидным анахронизмом, и вскоре они отмерли. Профессор Тоуни описывал этот переход от зависимого труда к свободному как «поворотный пункт в развитии экономического и политического общества» и «окончательный триумф обычного права» в регионах, которые были исключены из него в течение четырех веков. С того времени английский крестьянин «являлся представителем общества, в котором, по крайней мере номинально, закон был един для всех»[204]. Свобода, которую его предки получали, убегая в города, теперь была у него по праву. В городах понятия «свобода» и «гражданство» были взаимозаменяемыми. Когда свобода стала всеобщей, гражданство поднялось с местного уровня на уровень общегосударственного института.

История политических прав отличается от этого как по времени, так и по характеру. Как я уже сказал, период их становления пришелся на XIX в., когда гражданские права, прилагавшиеся к статусу свободного человека, уже получили достаточное значение, позволяющее нам говорить об общем гражданском статусе. И когда он начался, становление политических прав заключалось не в возникновении новых прав, расширяющих уже ставший всеобщим гражданский статус, а в предоставлении существующих прав новым группам населения. В XVIII в. политические права были ущербными – не столько по содержанию, сколько по их распространенности, т. е. они были ущербными по стандартам демократического гражданства. В чисто количественном плане Акт 1832 г. сделал мало для того, чтобы преодолеть эту ущербность. После его принятия избирателями по-прежнему были менее одной пятой взрослого мужского населения [Англии]. Право голоса по-прежнему было групповой монополией, но существовавшей уже согласно идеям капитализма XIX в., т. е. монополией, которую можно было с некоторой долей правдоподобия назвать открытой, а не закрытой. Закрытая групповая монополия – это такая монополия, в которую ни один человек, находящийся вне ее, не в состоянии пробиться собственными усилиями. Вопрос о допуске в нее находится исключительно в ведении существующих членов группы. Под это описание подходят условия права голоса до 1832 г., и они не слишком широки – вследствие обусловленности права голоса обладанием земельной собственностью типа фригольда. Фригольд не всегда можно было приобрести даже при наличии достаточных для этого денег, особенно в то время, когда землевладельцы видят в своих землях не только экономическую, но и социальную основу собственного существования. Поэтому Акт 1832 г., отменивший устаревшие условия участия в выборах и расширивший право голоса на арендаторов земли и владельцев значительных состояний, открыл монополию, признав политические претензии тех, кто мог предоставить явные свидетельства успеха в экономической борьбе.