Дневникъ паломника - Джером Джером

Есть много женщинъ на этомъ свѣтѣ, которыя во всѣхъ отношеніяхъ лучше ангеловъ. Онѣ милы, граціозны, великодушны, ласковы, самоотвержены и добры, — несмотря на всѣ искушенія и испытанія, какихъ не вѣдаютъ ангелы. Но и такихъ не мало, которымъ модное платье и даже званіе леди не мѣшаютъ обладать вульгарной натурой. Лишенныя природнаго достоинства, онѣ пытаются замѣнить его наглостью. Онѣ принимаютъ крикливость за самообладаніе, а грубость за знакъ превосходства. Глупая надутость кажется имъ аристократическою «внушительностью». Подумаешь, онѣ изучали «позы» на страницахъ моднаго журнала, кокетство — у горничныхъ плохого разбора, остроуміе — въ балаганныхъ фарсахъ, манеры — на толкучкѣ. Навязчивое раболѣпіе передъ высшими, грубость и нахальство съ низшими — вотъ ихъ способъ удерживать за собой свое положеніе, — каково бы оно ни было въ обществѣ; а скотское равнодушіе къ нравамъ и чувствамъ всѣхъ остальныхъ существъ, — это, по ихъ мнѣнію, знакъ высокородной крови.

Этого рода женщины всюду лѣзутъ впередъ; становятся передъ картиной, заслоняя ее ото всѣхъ остальныхъ, и выкрикиваютъ во всеуслышаніе свои глупыя мнѣнія, которыя очевидно кажутся имъ удивительно острыми, сатирическими замѣчаніями; громко разговариваютъ въ театрѣ, во время представленія являются въ половинѣ перваго акта, и нашумѣвъ елико возможно, встаютъ и спѣсиво направляются къ выходу до окончанія пьесы; этого рода женщины на обѣдахъ и «вечерахъ», — самая дешевая и скучнѣйшая изъ скучныхъ общественныхъ функцій (знаете, какъ устроить фешенебельный «вечеръ», нѣтъ? Соберите пятьсотъ человѣкъ, изъ которыхъ двѣ трети не знаютъ, а остальные отъ души ненавидятъ другъ друга, — въ комнату, которая можетъ вмѣстить всего сорокъ душъ, заставьте ихъ смертельно надоѣсть другъ другу салонной философіей и пересудами о скандалахъ; затѣмъ дайте имъ по чашкѣ слабаго чаю съ черствымъ сухаремъ, или, если это вечеръ съ ужиномъ, по бокалу шампанскаго, отъ котораго будетъ тошнить цѣлую недѣлю, и по бутерброду съ ветчиной, — и въ заключеніе выпроводите ихъ на улицу), только и дѣлаютъ, что отпускаютъ насмѣшливыя замѣчанія о каждомъ, чье имя и адресъ имъ извѣстны; этого рода женщины занимаютъ на конкѣ два мѣста (такъ какъ у себя на родинѣ леди новой школы удивительно экономна и дѣловита) и, бросая негодующіе взоры на усталую модистку, скорѣе заставятъ бѣдную дѣвушку простоять цѣлый часъ съ своимъ узломъ, чѣмъ уступятъ ей мѣсто; этого рода женщины сокрушаются въ газетахъ объ упадкѣ рыцарства. Б., который смотрѣлъ черезъ мое плечо пока я писалъ эту рацею, замѣчаетъ, что я слишкомъ долго питался кислой капустой и бѣлымъ виномъ; но я возражаю, что если что можетъ поравняться съ моей любовью и уваженіемъ во всѣмъ вообще представителямъ и представительницамъ обоихъ половъ, то развѣ только любовь въ церквямъ и картиннымъ галлереямъ.

Со времени нашего возвращенія въ Мюнхенъ мы до сыта наглядѣлись на церкви и картины.

Жители Мюнхена хвалятся, будто ихъ соборъ самый безобразный въ Европѣ; и судя по его внѣшности, я склоненъ думать, что эта похвальба имѣетъ основаніе.

Что касается картинъ и статуй, то онѣ просто набили мнѣ оскомину. Величайшій художественный критикъ врядъ ли питаетъ такое отвращеніе въ картинамъ и статуямъ, какое питаю въ нимъ я въ настоящую минуту. Мы проводили цѣлые дни въ галлереяхъ. Мы критиковали каждую картину, толкуя о ея «колоритѣ», и о «формахъ», и о «мазкахъ», и «перспективѣ», и о «воздухѣ». Посторонній человѣкъ, услыхавъ нашъ разговоръ, вообразилъ бы, что мы что-нибудь смыслимъ въ живописи. Минутъ десять мы стоимъ передъ картиной, всматриваясь въ нее. Потомъ обходимъ вокругъ полотна, отыскивая надлежащее освѣщеніе. Отступаемъ, наступаемъ на ноги посѣтителямъ, стоящимъ позади насъ; находимъ наконецъ надлежащую «дистанцію», садимся, прикрываемъ глаза рукою на манеръ козырька, всматриваемся въ картину, обсуждаемъ ея достоинства и недостатки. Потомъ подходимъ въ ней вплотную и только что не обнюхиваемъ ее, разбирая детали.

Вотъ какъ мы осматривали картинныя галлереи въ началѣ нашего пребыванія въ Мюнхенѣ. Теперь мы пользуемся ими для практики въ скорой ходьбѣ.

Сегодня утромъ я прошелъ въ старомъ Пантехниконѣ сто ярдовъ въ двадцать двѣ съ половиной секунды — по моему мнѣнію, это очень недурно. Б. запоздалъ на пять восьмыхъ секунды; правда — онъ зазѣвался по дорогѣ на Рафаэля.

Пантехникономъ мы называемъ то, что Мюнхенцы величаютъ Пинакотекой. Мы никакъ не могли правильно произнести слово Пинакотека. У насъ выходило «Пиніотека», «Пинтоктека» и даже «Панна Потѣха». Однажды послѣ обѣда Б. назвалъ ее «Винтъ и аптека»; тутъ мы испугались, рѣшились окрестить ее какимъ нибудь разумнымъ, практичнымъ названіемъ, во избѣжаніе всякихъ недоразумѣній. По здравомъ обсужденіи вопроса мы остановились на словѣ «Пантехниконъ». Это почтенное старинное слово; оно начинается съ буквы «П»; его почти также трудно произнести и звучитъ оно чѣмъ-то роднымъ. Повидимому это самое подходящее названіе.

Старый Пантехниконъ посвященъ исключительно картинамъ старинныхъ мастеровъ; я ничего не скажу о нихъ, такъ какъ отнюдь не желаю противорѣчить установившемуся на этотъ счетъ мнѣнію Европы. Пусть художественныя школы сами рѣшаютъ этотъ вопросъ. Я замѣчу только, ради полноты, что нѣкоторыя картины показались мнѣ прекрасными, другія же такъ себѣ.

Больше всего поразило меня обиліе полотенъ съ изображеніями всякаго рода съѣстныхъ припасовъ. Процентовъ двадцать пять картинъ предназначались повидимому для иллюстрированныхъ каталоговъ сѣмянъ или для журналовъ по садоводству и огородничеству той эпохи.

— Что побуждало этихъ старыхъ добряковъ, — сказалъ я Б., — выбирать такіе неинтересные сюжеты? Кому захочется смотрѣть на превосходный, живой портретъ кочна капусты или мѣрки гороху, или на изображеніе, — мастерское, слова нѣтъ — блюда овощей. Взгляните на «Видъ въ мясной лавкѣ № 7063», десятисаженное полотно. Художникъ просидѣлъ надъ нимъ года два, — не меньше. На какихъ покупателей онъ разсчитывалъ? А этотъ рождественскій окорокъ — навѣрно его написалъ какой-нибудь голодный бѣднякъ, думая что если онъ нарисуетъ съѣстное, такъ оно заведется у него въ домѣ.

Б. отвѣчалъ, что, по его мнѣнію, это объясняется практическимъ взглядомъ старыхъ мастеровъ на искусство. — Для церквей и соборовъ, — сказалъ онъ, — они рисовали дѣвъ и святыхъ, и упитанныхъ ангеловъ, которыхъ вы встрѣчаете теперь повсюду въ Европѣ. Для спальныхъ они писали… ну, тѣ, предназначенныя для спальныхъ картины, которыя вы вѣроятно замѣтили здѣсь, а для столовыхъ — изображенія всяческой снѣди, — вѣроятно для возбужденія аппетита вмѣсто закуски.