На скамейке возле Нотр-Дам - Ирина Степановская

– Ты назвал их «усики стареющей женщины», – повторила я как стихи. – Я скоро состарюсь без тебя. – Я разговаривала вслух, и мне было безразлично – слышит ли кто-нибудь меня. Наглядевшись вволю на ветви плюща, наприжимавшись грудью и животом к камням парапета, налюбовавшись на недостроенные, но такие совершенные, что даже и мысли не возникало об их недоделанности, башни собора, я потихоньку пошла по набережной Сены. И снова, только с другой теперь стороны, мне открылась его апсида и ребристые контрфорсы, в других церквях запрятанные внутрь стен. И я подумала – то, что бывает скрыто под платьями обыкновенных женщин, Парижская Дама спокойно выставляет напоказ. Как истинной женщине, ей нечего стыдиться. Я даже засмеялась от удовольствия, так мне понравилось собственное сравнение. Я помахала Великой Даме в порыве нежности и пошла дальше, туда, где на задах собора был разбит небольшой сквер. К мосту Святого Людовика вела тенистая аллея, и, собственно, я проделала весь путь в Париж, чтобы посмотреть, сохранились ли на ней скамьи, и среди них именно та, на которой я так крепко прижималась к груди своего друга, пытаясь спрятаться на ней от его нелюбви.

Скамьи были на месте. Тень от лип и платанов над ними еще больше подчеркивала темноту отполированного спинами дерева на сиденьях скамеек. Все скамьи были заняты, но я только покосилась на одну из них. Так влюбленные дети, боясь, что откроются их симпатии, обходят стороной предмет своего внимания. Сейчас я еще не готова была сесть на ту, которую сразу узнала и определила «моей». Я проскочила по мосту с одного острова на другой, развернулась там и теперь уже медленно, застревая на каждом шаге, пошла обратно, стараясь восстановить все мои прежние ощущения. Я узнавала места: вот здесь продаются сэндвичи. Вот в этой кондитерской мы ели мороженое. Мне повезло, что и этот день, как тот, давний, выдался изумительной красоты. Недаром же этот остров так ценят парижане. Должно быть, здесь действительно какой-то фантастический воздух или особенные флюиды. Со мной вдруг произошло нечто невероятное – я забыла о том, что вокруг меня люди, я разговаривала вслух. Я смеялась, я плакала. Слезы потоками текли у меня по щекам. Это был катарсис. Я кричала в небеса, я молила ЕГО, чтобы он меня услышал. Я говорила ему:

– Ты видишь? Ты думал, что я – безмозглое, бессильное существо. Ты был для меня весь мир. Ты думал, что без тебя я никогда больше не осмелюсь, не найду в себе силы приехать сюда. Тебе было все равно, но в глубине души ты знал, ты надеялся, что уж я-то, в отличие от всех твоих любовниц и жен, никогда не смогу тебя разлюбить, забыть, выбросить вон из своей жизни. Ты обращался со мной бессердечно и думал, что я вполне достойна твоего отношения. Что ж, и за это я должна благодарить тебя. Когда я была с тобой, я действительно была полным нулем. Только ты в это время существовал для меня. Так почему же ты все-таки снисходил ко мне? Я не знаю, но я действительно была тебе благодарна, ведь ты приоткрыл для меня часть своего мира, но, к сожалению, не взял ни частицы моего. Я думала только о тебе, всегда только о тебе. Теперь ты находишься в другом мире, в другом состоянии. Я надеюсь, что там у тебя нет ни жен, ни детей. Возьми меня к себе! Сделай так, чтобы мы снова встретились! Здесь, на земле, без тебя нет смысла. Зачем я живу? Я думаю, что я могла бы покончить с собой, но я не уверена, что, если я сделаю этот шаг без твоего участия, мы встретимся в том, твоем, другом мире. Сделай так, чтобы никто не переживал о моем уходе. Я хочу быть с тобой все равно где. Разве моя преданность не заслуживает этого?

Вдруг я остановилась и обнаружила себя стоящей на самой оконечности острова, на остром мысе, напоминающем хвост большой лодки, с которой гранитные ступени спускаются в воду, в самую глубину. Если бы я вдруг не пришла в себя, я точно сошла бы по этим ступенькам вниз. Что было бы со мной? Я не умела плавать. Я вдруг отпрянула от кромки воды – ведь я стояла на самой последней ступеньке. Я оглянулась. Осеннее солнце согревало позади скромную клумбу цветов и юную пару, расположившуюся на парапете вдали от меня.

Мне вдруг стало жарко. Я расстегнула пальто, сняла его и, свернув, подстелила прямо на ступени. У меня дрожали колени, я села. Тело мое было пустым, как будто из него вынули все звуки, мысли, прошлые видения. Я ничего не чувствовала, но мне хотелось что-то ощутить, что было связано с НИМ. Я полезла в свою сумку и достала бусы. Те самые африканские бусы, которые мой друг купил мне в аэропорту и потом носил показывать какому-то своему товарищу.

Бусы были выточены из дерева и раскрашены. Между деревянными шарами и эллипсами располагались еще какие-то детали из металла и обточенные каменные шестигранники. Я повертела бусы в руках. Рисунки на дереве немного стерлись – так часто я их раньше носила. Мой друг говорил, что очень любит их видеть на мне. Несколько раз мы с ним ездили в гости к его каким-то знакомым – все по делам, и он просил, чтобы я надевала эти бусы. Когда я снимала их, он любил перебирать их в руках…

Я ни разу не надевала их со дня его смерти. Так же, как плющ, теперь я гладила бусы, перебирала их пальцами и ласкала. Вот черный камень со множеством граней, так что они сливались в шар, как дорогой футбольный мяч. Я будто увидела, как ОН катал его на ладони, а вся остальная связка бус болталась между его рук, как четки. Я тоже покрутила черный камень. На солнце он был как живой – блестящий и теплый. И вдруг я заметила посередине тонкую трещину. Неужели разбила? Какая жалость… Но вдруг я подумала, что буквально минуту назад, когда я рассматривала бусы, никакой трещины на нем не было. Я еще повертела камень в пальцах, внимательно разглядывая. И вдруг он, до этого казавшийся абсолютно целым, слегка поддался под моими пальцами, и трещина увеличилась.

Так он развинчивается! – догадалась я и стала раскручивать две половинки. На них не было резьбы, только один зазор, в который надо было попасть, прикладывая половинки друг к другу. Сейчас половинки распались, и мне открылась шаровидная гладкая полость, заполненная нежной бумажной массой, что-то вроде тонкой, плотно свернутой салфетки. Я посмотрела внимательней – естественное ли это содержимое шарика или что-то похожее на тайник. Детский тайник, куда девочки прячут от мам всякие глупые записки. Я повернула к ладони бумажный комок, он не выпал. Но когда я слегка подпихнула его ногтем, он все-таки поддался и теперь лежал у меня на ладони, похожий на старинную пилюлю, обсыпанную сахарной пудрой.

Я осторожно ногтем поддела пилюлю. Мной двигало ничем не оправданное любопытство – надо же, я и не знала, что в черном камне моих бус есть что-то вроде тайника. Бумага распалась на тонкие клочки. На них я заметила какие-то цифры. Это меня удивило. Я растрепала на ладони весь комок. Ничего не поняла, ни одного слова. Но слов и не было. Только какие-то скопления цифр, написанных столбиками еле заметно.

Какая-то глупость! Я резко встала, непонятно почему, но мне не понравились эти цифры. Я резко стряхнула бумажки в Сену, и они, чуть-чуть продержавшись на поверхности воды, очень быстро утонули.

Я вставила оба полушария друг в друга и нажала. Половинки сомкнулись, камень снова стал одним целым. Я наделы бусы на шею – они должны были бы очень украсить собой мой свитерок, но мне показалось, что черный камень стал жечь мою кожу. Я сняла бусы и снова положила их в сумку.

Сена стала темнеть, солнце снизилось к крышам. Я огляделась. Влюбленные ушли. Я еще раз взглянула вниз, на ступеньки, ведущие к воде, но спускаться вниз мне больше не захотелось.

Я надела пальто, взяла свою сумку и пошла назад к Нотр-Дам и «своей» скамейке.

Лулу сидела под дверью с внутренней стороны квартиры и тихо скулила. Она не знала, что происходит вокруг нее, но чувствовала своим собачьим сердцем, что в ее жизни случились какие-то изменения, и не к лучшему. В голосе Лулу слышалась тоска существа, не понимающего своей вины, но готового отдать все, чтобы вернуть счастливые времена. А счастье Лулу заключалось в присутствии Мари, в теплоте постели, в кусочке поджаренного хлебца, которым Мари баловала ее вопреки всем советам собачьих диетологов.

– Сейчас, дорогая, сейчас! – Мари уговаривала Лулу, отпирая дверь. Она приготовилась к тому, что после душераздирающего визга Лулу кинется ей навстречу, встанет на задние лапы, испачкает передними белый плащ, завиляет хвостом, зальется умильными слезами… Не тут-то было. Лулу как-никак по рождению была француженка и умела показать свою волю. Посмотрев на Мари сквозь седоватую челку полными грусти глазами, Лулу картинно повернулась к хозяйке спиной и демонстративно ушла в кухню.

«Надеюсь, ты хорошо повеселилась», – укоризненно покачивался кудлатый хвостик Лулу.

– Ах, ты, маленькая интриганка! – Мари весело сбросила свой белый плащ, подбежала и схватила собачку за задние ноги. Лулу завизжала с таким отчаянием, будто ее тащили на живодерню. Но Мари ловко обхватила ее за живот, подняла, как ребенка, на вытянутых руках, покружилась с ней, потом прижала Лулу к себе и обцеловала всю ее усатую морду. И только после этого заметила на полу обгрызанный и растерзанный свой (очень дорогой) лифчик. Это была достойная месть за авиашоу. Что ж, Мари посчитала, что она ее заслужила.