Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий

губительности всех этих особых путей, державностей и прочих изобретений извращённых русских умов, провозгласив идею западной нормальности. А сразу после него – темп исторического движения в цифровую эпоху неизмеримо возрос! – придёт тот стратег, на которого и предстоит ориентироваться ему, Подлевскому.

Ближайшее будущее начинало выстраиваться в единую чёткую цепь событий и действий. Да! Есть, вернее, будет ещё и газета… Но теперь, после мистическо-символической гибели Донцова, к тому, о чём говорил Суховей, примыкала и сугубо личная задача: через газету, которую Аркадий курирует по линии Боба, можно выйти на самую высокую элитную прослойку, показать себя, создать о себе должное мнение и заручиться очень прочной поддержкой в привластных кругах.

Перспективы вырисовывались весьма отчётливо, и мысли Подлевского вернулись к Богодуховой, чья судьба и психологически и мистически для Аркадия была теперь связана с общими переменами российской жизни. Он не случайно дал Ивану целую неделю на выяснение того, что с ней произошло после смерти Донцова. Необходимо узнать всё точно, досконально, скрупулёзно. И обладая полным знанием о её сегодняшней жизни, надо…

Впрочем, это уже другая тема, которую предстоит обдумывать через неделю.

Правда, в донесении Ивана ничего особо интересного не было. В целом, если не принимать в расчёт нюансы, оно подтвердило предположения Подлевского.

Богодухова живёт в квартире Донцова. Не работает, а нянчит чужих детей – помимо сына, при ней две девочки-двойняшки примерно пятилетнего возраста. Сколько за них платят, Иван не знает. К ней порой заезжает военный – всего-то майоришка. Но щеголёк, весь из себя, – видимо, она его принимает. Каждый день гуляет с детьми в скверике около дома. Иван ни разу не видел, чтобы она говорила по мобильнику: ей не звонят и она не звонит. Судя по настроению, пребывает в полном упадке.

Выслушав Ивана, Аркадий принял решение сразу. Пространство жизненного выбора у Богодуховой предельно сжато, он должен безжалостно унизить её, наказать за прежнее высокомерие по отношению к нему, чтобы она окончательно впала в ничтожество. Эти личные мотивы очень органично дополнялись более «высокими» соображениями: Подлевский ловил себя на мысли, что его отношение к этой женщине, вечно одетой в наряды цветов российского флага, как бы окрашено в идейные тона. В нём клокотало желание жестоко ущемить её, а затем издевательски завладеть ею. Но он мстил не за поражение при захвате богодуховской квартиры, даже не за то, что она предпочла квасного патриота Донцова, – всё это, как стали говорить во времена пандемии, лишь «побочки». Он подсознательно мстил Богодуховой за то, что она вообще существует на белом свете.

И абсолютно свободный в проявлении своих ненавистных чувств – да, да, ненавистных, он не стеснялся этого слова! – Аркадий мгновенно вычислил, с какой изощрённой пытки начнёт моральную расправу с этой женщиной.

Между тем жизнь Веры Богодуховой постепенно входила в новую колею. Всё тщательно обдумав, посоветовавшись с мамой, она согласилась на предложение Устоева и открыла, как она сама считала, детский сад на дому. После первых суматошных дней в непривычной обстановке Ирушка и Надюшка освоились, подружились с «мамой Верой» и оказались чудесными девчонками. Через месяц сама Вера уже не мыслила жизни без них. К тому же они много возились с Яриком, которому было интересно играть со «старшими», что очень облегчало домашний быт и гулянье. Малыши возились на хитроумной детской площадке из пластика, а Вера сидела на лавочке чуть в сторонке, наблюдая за ними на расстоянии.

И каждый день она отправляла девчонок «в школу», которая размещалась в бывшем кабинете Виктора и где она сама вела «уроки». Читала детям книжки, разрешала полчаса «играть» на компьютере. Но особенно Ирушка и Надюшка любили «литературные» рассказы «мамы Веры», которые на деле были импровизациями. Конечно, «в классе» присутствовал и Ярик. Он пока мало что понимал, но вёл себя очень смирно, потому что за нарушение дисциплины его могли выставить из кабинета.

В этой «школе» Вера и сама училась избывать тяжкие времена своей жизни.

Регулярно заезжал Арсений Андреевич Твердохлебов, привозил деньги, продукты, передавал приветы от Петра Константиновича, который пребывал в каких-то стратегических военных далях. Но к весне Веру всё сильнее начал тяготить один вопрос, который она не осмеливалась задать порученцу Устоева. Могила Виктора на Троекуровском кладбище была сиротливой – без надгробия. Однако средств на то, чтобы установить приличную мраморную плиту, у Богодуховой, конечно, не было. Она мучительно размышляла, к кому обратиться со своей просьбой – к Устоеву или Иван Максимовичу? К кому и когда? А может быть, перетерпеть ещё годик?

Эти мысли начали особенно терзать с наступлением погожих предлетних дней. В Поворотиху Вера решила не уезжать; трое детишек – слишком большая нагрузка на престарелых Деда и Антонину. Летовать она задумала в Москве, безотъездно, и один раз вместе с Владимиром Васильевичем съездила на кладбище, принесла цветы на сиротливую могилку. Та поездка ещё сильнее взбаламутила душу. И сидя на лавочке в скверике, она только и думала о том, как обиходить последнее пристанище Витюши.

Скверик был овальной формы, с дальним и боковым входами. Его огибал узкий проулочек с односторонним движением, но машин почему-то было немного. Видимо, он упирался в какие-то транспортные неудобья. В тот день Вера, как обычно, сидела на своей лавочке, обдумывая тяготившую её проблему и вполглаза наблюдая за вознёй на детской площадке. Случайно обратила внимание, что вдоль изгороди скверика медленно едет большая белая машина, но плач Ярика заставил сразу перевести на него взгляд. Ничего особенного, слегка ушибся, и девчонки бережно растирают ему колено. А когда снова оглядела пустынный сквер, заметила, что белая машина стоит у дальнего входа. Примерно через минуту из её задней двери медленно вылез какой-то человек и не спеша, по мощённой плитками дорожке направился в её сторону.

Ещё миг – и она узнала его!

Сразу сунула руку в наружный карман своего уютного красно-бело-синего кардиганчика с плавными переходами расцветки, – вот она, спасительная тревожная кнопка! А Подлевский уже подошёл, развалился на противоположной лавочке, лениво сказал:

– Что ж, здравствуйте, Вера Сергеевна. – С издёвкой добавил: – Вы, наверное, уже и не надеялись меня увидеть… А я ехал мимо, гляжу – ба! знакомая личность!

Вера молчала, отчаянно, раз за разом нажимая на тревожную кнопку.

– Мне почему-то вспомнилось, – всё так же лениво, небрежно продолжал Подлевский, пустив в ход домашнюю «заготовку», – что я впервые увидел вас на кладбище, когда хоронили Соколова-Ряжского. Ох, давненько же это было… А недавно на другом кладбище я увидел вашего супруга Донцова. Уже похороненного… Могилка, правда, неухоженная, цветочки завядшие, надгробия нет. Нехорошо, Вера Сергеевна,