Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

— Который устроил из тебя потеху?! И на прощание только что не пнул ногой в зад?!

— Ты сам сказал, что я свободен. Свобода — это возможность выбирать. Я сделал свой выбор.

— Та-а-ак… — Карна почесал в затылке. Раньше он никогда особо не сушил голову над подобными вещами. Для сутиного сына свобода всегда означала одно: полную независимость, возможность делать, что душе угодно. Ну и выбирать — само собой. Но если твой свободный выбор сковывает тебя же по рукам и ногам, привязывая к учителю-насмешнику?

Свобода?

Рабство ?!

— А ну-ка давай присядем и разберемся! — решительно заявил он нишадцу. — Значит, ты утверждаешь, что свободен? И в то же время…

Так с тех пор и повелось. По вечерам Карна помогал Экалавье обустраиваться на новом месте, они вместе охотились, а затем подолгу сидели у костра и спорили. Вскоре сын возницы с удивлением выяснил, что это занятие может быть не менее увлекательным, чем, к примеру, стрельба из лука, колесничные ристания или бессонная ночь, проведенная в стогу с пухлой пастушкой-хохотушкой.

Особенно учитывая, что пастушка хихикала по поводу и без повода, зачастую в самые интересные моменты, а горец неизменно был серьезен.

Ставя нового друга в тупик своим взглядом на жизнь.

Впрочем, что знал о жизни сам Карна? Бабы? Их у парня было с избытком и будет еще немало — в последнем сутин сын не сомневался. Талант?! Да кому он нужен, его воинский талант?! Служить ему в лучшем случае возницей при дворе или сотником здешней варты… Друзья? Боец с Бешеным? Да, конечно. Но с царевичами не усядешься запросто у костра, не станешь взахлеб обсуждать вопросы, на которые многие мудрецы по сей день ищут ответ. Только Карна не знал этого, он был уверен, что ответ — вот он, рядом, стоит только протянуть руку…

Споря до хрипоты, юноши иногда замолкали, подолгу обдумывая мысль собеседника, и даже горячий Карна не торопил Экалавью в такие минуты.

* * *

— …Тебе б брахманом уродиться, — заметил Карна. — Уж больно складно все у тебя выходит. Где нахватался, приятель? Может, ты скрытый мудрец?

Экалавья улыбнулся ему через костер.

— Мой отец, Золотой Лучник, недаром стал вождем трех кланов…

— Заливай больше: недаром стал! Небось от деда твоего трон унаследовал!

— Конечно, наш род знатен по меркам горцев. Но жезл вождя в горах Виндхья не передается по наследству. Мы ведь дикари, забыл? Грязные нишадцы. Вождей выбирают на совете старейшин.

— Здорово! — искренне восхитился Карна. — А в этом дурацком Хастинапуре ностс с наследниками, как юродивый с драной торбой! Вот и садится на трон то слепой калека, то придурок, то сопляк малолетний. Одно их спасает — Грозный. Умный мужик, всем здесь заправляет. Хотя и скотина изрядная. Не люблю. Зато у других и такого нет. Потому, наверно, от них одни болваны и приезжают!

Экалавья лениво вертел в руках обглоданную кость. Вразумлять срамослова он не стал — давно привык к речам бойкого на язык приятеля.

— Правитель не обязан вызывать любовь. Правитель — символ державы, и его надо уважать. Моего отца у нас в горах уважают… а я его люблю. Было бы хуже, если б отца вокруг все любили, а уважал — один я.

— Эх, почему я не горец! Был бы умным, как брахман… Слушай, а ты точно не дваждырожденный?

— Точно. У нас вообще варнам не придают такого значения, как здесь.

— Вот я ж и говорю! — обрадовался Карна. — Свобода! И зачем ты сюда с гор спустился? Я б на твоем месте босой домой побежал! Знаешь, как иногда поперек горла встанет: этому так кланяйся, тому — этак, перед одним ниц падай, другой сам перед тобой спину гнуть должен… А ежели не согнул и ты ему спустил или просто не заметил — ты лицо потерял! Коровье молоко пить дозволено, козье по нужным дням, к ослиному не вздумай и близко подойти! Чистое, нечистое, чистое, да не про твою душу… Брахману перечить ни-ни, даже если он чушь несет! Дхик! Надоело! В Чампе легче жилось. А у вас в горах небось вообще рай!

— Для кого как, — серьезно ответил Экалавья. — У нас, например, многие считают Город Слона земным раем. И завидуют его жителям, равно как и всем в землях Кауравов. Бредят Великой Бхаратой. Там, мол, порядок и процветание, утонченность и благочестие, а у нас: набеги, воровство, дома неправильные, брахманы бездельники, молодежь стариков не уважает, на чистоту варн всем наплевать… Дхик! — довольно похоже передразнил нишадец сутиного сына и лукаво подмигнул приятелю.

Карна искренне расхохотался:

— Уел, каюсь! Ясное дело, кому жрец, кому жрица, а кому и олений мосол! Если по мне, то главное — свобода. У вас с этим делом проще. Законы опять же хорошие — простые, правильные, без всяких выкрутасов… А тут ученые брахманы от безделья навыдумывают всякого, а мы выполняй! Вот ежели станет мне здесь совсем невмоготу — сбегу к вам в горы!

— Свобода, говоришь? Законы простые и правильные? — Рыжие языки пламени играли тенями на лице горца. — А у вас, значит, законы неправильные?

— Ну, не то чтоб совсем, — чуть смутился Карна. — Просто очень уж мудреные! Сам бхут ногу сломит!

— Так у вас и держава во-о-он какая! — протянул нишадец. — Поди управься, удержи все в голове! Вот и придумали законы на все случаи жизни, чтоб точно знать, как и когда поступать. Может, где-то и перепудрили — не мне судить. А у нас горки да пригорки, все поселения наперечет, все друг друга знают как облупленных, и законы у нас простые, потому как и жизнь такая… безыскусная. Что же касательно свободы…

Сын Золотого Лучника долго молчал, собираясь с мыслями.

— …что касательно свободы, так она не снаружи нас. Она здесь, — и Экалавья приложил ладонь к своей груди напротив сердца.

— Ну, это и дикобразу понятно! — мигом перебил его Карна. — Внутри мы все свободные! Зато снаружи…

— Не все. Многие внешне свободные люди на самом деле — рабы собственных страстей, вожделений, сиюминутной выгоды. Обстоятельства диктуют им свою волю, вынуждая плыть по течению, и зачастую люди тонут, попав в водоворот. Вместо того, чтобы подплыть к берегу, вздохнуть полной грудью, посмотреть на реку— жизнь со стороны и понять: что же им нужно на самом деле? Вот с этого момента и начинается подлинная свобода.

— Ом мани! — ехидно ухмыльнулся сутин сын. — Но ответь тогда мне, скудоумному: вот человек, который знает, что ему надо, как ты говоришь, со свободой в сердце. Вот