Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

— Тебе кто-то разрешал вести посторонние разговоры во время учебы? — ровным голосом осведомился Дрона. — Нет? Вон отсюда! До вечера я отстраняю тебя от занятий.

— Слушаюсь, Гуру, — с готовностью поклонился сутин сын, и Дрона решил, что тот снова издевается. В общем, правильно решил. — Я могу идти?

— Должен.

И проклятый наглец, явно не испытывая ни малейшего раскаяния или угрызений совести, вприпрыжку побежал к опушке леса.

Туда, где минутой ранее скрылся некий Экалавья, сын Золотого Лучника.

— Вот только конца этой истории я тебе не рассказал, Учитель, — бормотал, ухмыляясь, Карна на бегу. — Однажды собака перекусила веревку, и остался бхандыга с носом, а собака — с мясом!

2

СОБЕСЕДНИКИ

Карна вернулся под вечер. Бровью не повел, ложась под плети — дюжина мокрых честно причиталась ему за утреннюю выходку, после чего попросил смазать ему спину кокосовым маслом и завалился спать.

Он давно привык спать на животе.

На следующий день сын возницы вел себя вполне благопристойно. Наставникам дерзил в пределах дозволенного, на подначки братьев-Пандавов и сопредельных раджат отвечал равнодушным хмыканьем, и даже Дрона остался им доволен, что случалось крайне редко.

«Плети вразумили? — размышлял Брахман-из-Ларца. — Сомнительно. Сколько раз драли — и все без толку. Но, с другой стороны, должен же и этот обормот когда-нибудь за ум взяться?! Может быть, сие благословенное время наконец пришло?..»

А когда занятия закончились, Карна, наскоро перекусив, куда-то пропал и вернулся уже затемно.

То же самое произошло и назавтра. Теперь сутин сын регулярно исчезал из летнего лагеря — не то чтобы каждый вечер, но каждый второй наверняка.

«И здесь бабу нашел!» — решили Боец с Бешеным. Царевичи настолько хорошо изучили склонности старшего друга, что сочли излишним поинтересоваться у самого Карны: верна ли их догадка?

А зря.

Ибо догадка была верна лишь отчасти. Неугомонный сутин сын действительно приглядел себе пухленькую сговорчивую пастушку и время от времени водил девицу «в ночное».

Но — лишь время от времени. Значительно чаще Ушастик проводил вечера совершенно иначе.

* * *

— А это что за чурбан, Экалавья?

Нишадец прервал свое занятие — обтесывание деревянной колоды, уже начинавшей смахивать на человеческую фигуру, — и обернулся.

Карна стоял в пяти шагах от него и скептически осматривал творение горца.

— Это будет статуя Наставника Дроны.

— Точно! Такое же дерево, как и он сам! — хохотнул сутин сын.

И оборвал смех, едва завидя укоризну во взгляде приятеля.

— Да ладно, чего ты? Дрона, конечно, наставник хоть куда, но в любой оглобле живого в сто раз больше, чем в этом брахмане! Уж я-то его не первый год знаю!

Экалавья кивнул, продолжив работу.

— Возможно, Карна. Тебе виднее. Я встречался с Учителем лишь единожды… но мне показалось, в глубине души он совсем не такой, каким хочет казаться. Это просто личина.

— Если и так, то она давно приросла, став лицом, — буркнул Ушастик.

Ответа он не дождался.

— Ладно, древотес ты мой, хватит ерундой заниматься. Давай лучше плетень доделаем да ужинать сядем. Я тут стащил кой-чего… — Карна помахал перед носом у приятеля вкусно пахнущим узелком.

— Зря ты это… Воровать нехорошо. — В низком голосе нишадца прозвучало осуждение, но Карна пропустил укор мимо ушей.

Мимо замечательных ушей с вросшими в них серьгами.

— А, поварихи все равно с лихвой готовят! Потом собак подкармливают. Попроси, поклонись в ножки — хоть десять узелков отвалят! Только вот просить я не люблю… Ладно, айда плетень вязать!

До темноты они как раз успели управиться и обнести плетнем огород, разбитый рядом с хижиной Экалавьи, хижину друзья тоже строили вместе.

— Порядок! — заключил Карна. — Самое время брюхо тешить.

Уютно потрескивал костер, выстреливая из раскаленного чрева целые снопы искр, а оба юноши с аппетитом изголодавшихся леопардов уплетали чуть подгоревшую, с дымком, оленину, заедая мясо ворованным рисом с пряностями и изюмом. Приятная истома разливалась по телу, звезды ободряюще подмигивали с бархатного небосвода…

Все остальное — недорезанный деревянный Учитель, плетень, огород, раджата— зазнаики и причуды поварих, — все это было уже не важно. Поводы, причины, мелкие незначительные обстоятельства, которые тем не менее весь вечер вели парней к главному.

К беседе на сон грядущий.

Это стало своего рода традицией. Еще с первого дня — дня их знакомства.

— Эй, нишадец! Как тебя… Экалавья, погоди! Горец остановился и обернулся к преследователю. Сутин сын перешел с бега на шаг, догоняя сына Золотого Лучника.

— Меня Учитель с занятий выгнал! — без обиняков сообщил Ушастик. — Я — Карна, сын Первого Колесничего.

— За что выгнал-то? — Неуверенная улыбка сверкнула в ответ.

— А! — махнул рукой Карна. — Так… Байку одну рассказал. А Наставник Дрона решил, что я много болтаю, и отстранил от занятий до вечера. На сон грядущий небось плетей дадут, чтоб девки не снились, — беззаботно заключил парень.

— Это из-за меня?

— Из-за меня! По мне плети с утра до вечера плачут!.. А тебе, дураку, радоваться надо, что Дрона тебя восвояси отправил! Эти уроды мигом заклевали бы — уж я-то знаю!

— Уроды? Где ты видел уродов?

— Как где?! Вокруг стояли, ерунду мололи! Ладно, бхут с ними. Ты-то что теперь делать будешь?

Карне сразу пришелся по душе этот долговязый, как и он сам, горец. Оба были чужими в хастинапурском питомнике для царевичей — это сближало. Экалавья тоже ничего не имел против общества сутиного сына. Горец успел заметить, что Карна был единственным, кто не прыгал вокруг него и не орал: «Грязный нишадец!» — а стоял в стороне, мрачнея все больше. Похоже, он собирался кинуться в драку, и только появление Брахмана-из-Ларца предотвратило намечавшееся побоище, в котором сутин сын готов был биться один против всех раджат скопом.

— Ну… — замялся Экалавья, оправляя шкуры, заменявшие горцу одежду. — наверное, здесь где-нибудь поселюсь. Я ведь теперь ученик Наставника Дроны.

— Что?! — Впервые замечательные уши подвели Карпу. — Ученик?! Ведь этот сучок тебя прогнал!

— Стыдно так отзываться об Учителе, — очень серьезно произнес нишадец. — Ты ведь учишься у Дроны?

— Ну и что?

— Имя наставника свято. По крайней мере, у нас, в горах Виндхья. Наставник Дрона преподал мне один урок: значит, теперь он мой Гуру, а я— его ученик.

— И как же ты собираешься постигать его замечательную науку?

— Поселюсь в лесу и буду усердно упражняться, размышляя над уроком. Путь известен, осталось идти по нему.

— Ну ты даешь, нишадец! Путь ему известен! Мало ли на свете учителей — найди себе другого, подостойнее Дроны! Ты ведь свободен!

— Да, я свободен.