Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

Не булки бы тебе, обжора, из отсевной муки, а камни напихать в кули, штоб ты ими подавился! То-то не скобленула его ни одна пуля на позиции – на тайных советах заседал с офицерьем и генералами, а казаки головы сложили, и в том числе старший сын Василий!..

II

Трудное дело – мозгами ворочать, а надо, надо, чтоб собственную голову не потерять. Минуло еще два дня без происшествий, и вдруг среди ночи снова раздался стук в окно.

– О господи! – тяжко ворчнул отец. – Еще хтой-то, кажись, примчался.

Хотел поднять Анастасию Евстигнеевну, но ведь она же через него перелазить будет, пыхтеть да сопеть; сам вышел в куть.

– Хто там? – окликнул батюшка Лебедь, выглянув на улицу. Ага! На коне кто-то, а дождина так-то поливает, ну как из ведра! Небо лопнуло, что ли? Неделю льет.

– Атамана! Живо!

– А, штоб вам всем скопытиться! – выругался батюшка Лебедь и, накинув мокрый шабур на голову, пошел из избы. Приоткрыл калитку, спросил: – Чаво ишшо?

– Атаман?

– Нету теперь атамана. Станичный Совет имеется.

– Што-о-о! – рыкнуло фистулой чье-то горло, и на коне к калитке. – Фамилия?

– Лебедь.

– Василий Васильевич?

– Ну и што?

– Кэ-эк рэ-эзгэ-ва-ариваешь?! Эге!

Не иначе из офицеров. Капюшон дождевика на голове, а из-под полы выглядывает низ шашки, карабин за плечом стволом вниз.

– Распустились, сволочи! Большевиков обнюхиваете? Мы вам по-окажэ-эм! Сва-ободы вам захотелось? Па-алучитэ-э! Передашь пакет хорунжему Лебедю.

Быстро протянул атаману что-то белое.

Атаман принял пакет, успевший намокнуть.

– А казаков, атаман, мы еще тряхнем! Мы им пока-жээм! А ты моли Бога, што у тебя сын в героях!

Вздыбил коня и ускакал в темень непогодья, только копыта зашлепали по грязи.

Батюшка Лебедь выпустил заряд матерков на всю ограду и, усмиряя злой дух, вернулся в дом. Сын успел вздуть огонь, оделся, поджидал.

– Хто еще приезжал?

– Из вашей головки сволота какая-то! – туго провернул батюшка и сунул сыну пакет. Тот вскрыл и прочитал у лампы:

«Г. Х. Л.

Немедленно явитесь указанный пункт. Пароход отойдет шестнадцатого. Немедленно!

А. Е. К. В. Б.»

– Ну што там? – не терпелось узнать старому Лебедю.

Сын сунул ему записку:

– Можешь прочитать, а потом сожгу.

Батюшка Лебедь прочитал.

– А што обозначают буквы, не скажешь?

Ной взял серянки со стола, подошел к русской печи, поджег записку (догадался: записка Селестины Ивановны, как и условились), подождал, покуда не сгорела, ответил:

– Скажу, да только ты от меня ничего не слышал! Первые буквы: «Господин хорунжий Лебедь», а последние: «Атаман Енисейского казачьего войска Бологов».

– Эв-ва! А Сотников как же?

– В министры сготавливаем, – отчаянно врал Ной.

– Сопливый из него министр будет! С одним дивизионом управиться не мог.

– Батяня! – и в голосе сына зазвучала колокольная медь. – За такие слова на наших доблестных белых министров мы ставить будем кажинного к стенке без промедления! Мы – не большевики, не запамятуй. И про свободу – ни гу-гу! Это вы на Ленина несли всякое – большевики дюжили. А у нас другого склада будет разговор.

– Спасибочка!

– Атаман! – зыкнул сын на отца. – Эт-то что за дисциплина?

Батюшке Лебедю на миг показалось, что глазищами сына посмотрел на него дьявол. Да и сын ли ему этот рыжий верзила, на голову выше родного отца?!

– Закладывай лошадей в тарантас. Грузи, что сготовлено. До рассвета выедешь. Да поспешай только! И моего саврасого заседлай. Помчусь до тебя.

Али не вместе?

– В ЧК заехать можно вместе!

У батюшки Лебедя вскипала до того лютая злоба, что он ничего уже не мог сказать «их благородию» сыну; повиновался. Пущай метется на свой пункт! А он, атаман, потихоньку шумнет казакам! Ужо погодите! Мы тоже с мозгами. Подумаем еще!..

И – подумали. Таштыпские казаки выступили против Советов самыми последними, да и то под угрозою арестов и расстрелов… III

Дождь все так же полоскал темную, нахохлившуюся станицу, когда Ной в дождевике вышел из ограды и подался к дому своего бывшего ординарца Саньки Круглова. В переулке непролазная грязища. Темно и сыро. Ни в одном доме огня. Спят казаки, как те солдаты в казарме, где довелось побывать Ною в трудные гатчинские дни! Как-то они еще взыграют?

Почти рядом со старым домом Саньки возвышался сруб из пихтача и кедра: определил по запаху свежеобтесанных бревен. Торчали стропила, еще не покрытые тесом; дом строится на два крыльца – знай, мол, наших! У Саньки ноздря свистела вылезти в богатые станичники.

Бывший ординарец вышел в попоне, накинутой на голову, и, с некоторым страхом приглядываясь к Ною, идущему оградой к крыльцу, скосил глаза на открытую сенную дверь – в случае чего нырнет в сени. От Коня Рыжего всего можно ожидать. Разве не Санька распустил о своем бывшем командире порочащие слухи по станице, а как недавно выяснилось, Конь Рыжий свинью подложил большевикам – полк не удержал и тайный сговор будто имел с неким «союзом» в самом Петрограде.

– Ну, здравствуй, Александр Свиридыч, – поприветствовал Ной, но руки не подал. – Пришел поговорить с тобой, хотя надо бы тебя… Ну да ладно! Вихлючий ты, стерва. Не думал того! Подвалил ты меня, гад, под ЧК! Молчи, не вводи во искушение. Через тебя чуток не выдрали меня со всем корнем, какой имею в уезде, а так и в губернии. Большевикам прислуживал?

– Оборони бог, Ной Васильевич!

– Ти-х-ха! Разговор тайный. Только что прилетал гонец из нашего «союза», на большое дело выезжаю. Атаман войска Бологов вызывает.

– Разве он атаман?

– Это мы решили еще в Самаре: он! Ну дак вот. В записке сказано: убрать тебя, как брехливую собаку. Тих-ха! От меня никуды не упрыгнешь. Жалею не тебя, а детишек и Татьяну твою. Но упреждаю: казаки без меня разговор поимеют с тобой самый короткий. Как выступят на Минусинск – аминь тебе!

– Ной Васильевич! Да разве я…

– Слово не давал тебе. Слушай! Если тебе дорога жизнь, не медли: собери провиант, оружие, какое имеешь, чеши в тайгу на охотничью заимку и там пережидай до зимы, а может, и зиму! Живым останешься. Это я тебе говорю из милосердия. А Татьяна пущай слушок пустит, что ты со мной уехал по тайному вызову командования войска. Ясно?

Саньке враз все стало ясно – дрожью прохватило от затылка до пяток. За что на него такая напасть? Шутейные разговоры были, и эвон как обернулось! Он готов служить Ною Васильевичу по гроб жизни, но, если уж так складывается, уйдет в тайгу от греха подальше. Только он ни в чем не виноват! Оборони бог!

– Экий ты склизкий! – покачал головой Ной. – Вроде налима. Купца того бандиты кокнули?

– Какого? Ни сном-духом!

– Ну, налим! «Какого»! С чьим богатством притащился в станицу? Не спрашивал, да ну тебя к лешему!

Санька поежился под попоной, бормоча:

– То-то мне сон привиделся! Будто я со своей Татьяной хожу берегом Таштыпа, а заместо гальки – сплошняком куриные яйца, ей-бо! Топчу их, топчу, а их все больше и больше!..

– Про сон бабе доскажешь. Прощевай!

– Ной Васильевич!

– Ну?

– Хучь скажи, што происходит?

– Восстание! Смыслишь? Да только одна беда: за Уралом у тех большевиков два миллиона в Красной армии! Сдюжим ли? У вас ведь, господи помилуй, окромя чешского корпуса, дивизии нету еще, да и вооружение такоже. У самого башка трещит! Ну да в попятку нам идти некуда. Может, малость продержимся, а потом дунем до Владивостока.

Санька моментом сообразил: надо убираться от такой напасти! Два миллиона! Ого! Силища у тех большевиков огромятущая. Ишь, как встревожился хорунжий! Припекло рыжего. Работал, выходит, вашим и нашим и на иностранные корабли нацелился, чтоб в случае чего удрать! А он, Санька, при каком интересе останется?

– Вот и отпраздновал я ноне влазины, – покосился Санька на недостроенный дом. – Язви ее в душу! Черти, видно, сглазили.

– Если пересидишь в тайге стребительное побоище – будут влазины, только без меня. Ну, прощевай! Не поминай лихом за Гатчину, что я тебе не доверял тайные секреты нашего «союза».

И – ушел. Санька облегченно перевел дух. Слава богу, пронесло! Ребра целые. Ну, Конь Рыжий!.. Хоть на том спасибо, что предупредил. Ни к чему Александру Свиридовичу Круглову вся эта заваруха! Пусть старый