Рубеж. Пентакль - Генри Лайон Олди

Любопытство, оно до кутузки доведет. Очень дивчине поглядеть охота, каким рожном дело кончится.

Подозвал я ее, кралю с браслетом.

– Чем пахнет? – интересуюсь.

Она носиком повела:

– Ну… Бензином. В парке листья жгли, так дымом пахло. А что?

– Эх, – говорю, – дура девка. Переменами в нос шибает, а тебе позакладывало. У нас в селе больше жизнью-смертью, нас пока раскачаешь… А у вас, в городе, аж в носу от перемен свербит. И еще: властью отовсюду несет. Из каждой подворотни, из любого закоулочка. Мелкой, крупной, с жабрами и хвостом. Власть ищет, власть рыщет, новая лезет, старая упирается. Самое время Велиар подобрал удить рыбку. Хитер, бесово семя!

– Храбрый ты, Ник. Я таких редко встречала.

– Ты таких вообще не встречала. Я не храбрый, я обстоятельный. В смысле толкай не толкай, а я уж как-нибудь обстоюсь. Лишь бы нос по ветру.

Ох, растрепался, старый сыч. От нервов, что ли? Так мои нервы из колючей проволоки, ими спецзавод номерной оцеплять, от шпионов. Или перед кралей хвост распустил, петушок? Или перед дракой хорохоришься?

Была у деда беда-победа: глоток перцовки вперед обеда…

– Пришли.

Это главный кожан. Ну что ж, пришли, значит, пришли. Между двумя многоэтажками во двор свернули, там вход в подвал домовой имелся. Над подвалом табличка, черным по эмали: «Клуб по интересам».

– В самое темечко, – говорю, – название. Сдохни-встань, лучше не сочинишь.

– Топай, не шебурши…

Лесенка узкая, каменная. Словно ябеда-перестарок, которую два парня зажали потискать. Первый хахаль – стенка облупленная, в ржавых потеках. Второй срамник: бортик из бетона. Двинулись мы между стенкой и бортиком гуськом: главный, я, Марина и два хлопца на подхвате. Жаль, подхват ихний запоздал, видать, вареников переели. Марина-то на седьмой ступеньке сковырнулась, каблучок в щербину угодил.

Пришлось деду трудиться.

Я, конечно, крякнул, но удержал. Давненько мне на спину девки не сыпались. Даже приятно. Бодрит. А нам сейчас бодрость ой как нужна.

Достал главный кожан ключ-самокрут, открыл амбарный замок. Шагнули мы в сырость. Мозжит у них в подвале по интересам, до костей пробирает. Трубы кругом, капает со сгонов. По трубам щуры бегают. Хвосты розовые, гладкие, глазки бусинами: чего явились, дуралеи? Из ямы-колодца дрянью воняет. Канализацию тряпьем засорило. Побелка на стенах сыплется, наружу кирпич светит. Грязный, гнилой, плесенью оброс. А в соседней каморе кто-то в нос хихикает. Весело кому-то.

Умница Велиар.

Самое место шабашить.

Умница нас во чреве подвальном дожидался. Шагу навстречу не сделал. Не по закону, да только я раздумал права качать. Сперва приглядеться надо.

Стоим мы, друг к дружке приглядываемся. Прав был агроном товарищ Извиров: из новых этот Велиар, из новых адских. Которые не по Закону, а по понятиям. Чарку поднести брезгует, кукиш сунуть для приветствия тоже не желает. Расфуфырился, аж в глазах рябит. Плащ-реглан шевровый нараспашку, под регланом – пиджак с пуговицами в два ряда. Цвет «геенна огненная». Ворот рубахи расстегнут, оттуда цепь златая сверкает. А на башке кепка-аэродром.

– Чего лыбишься? – спрашивает хозяин.

– Это ты лыбишься, – отвечаю. – А я любуюсь.

– Ну, любуйся напоследок. И запоминай на будущее. Так скоро много кто оденется, которые власть поймут-поймают. Разве что кепка отомрет. Жаль, красивая кепка.

Еще бы не красивая. Такая лосиные рога и те укроет.

– Если напоследок, – интересуюсь, – откуда будущему взяться?

Он руки в боки – и ну потешаться. Дескать, глянулся я ему, даром что селюк задрипанный. Так глянулся, что готов сделку себе в убыток заключить. Даже шутку пошутил:

– Глянулся добрый молодец наземь и обернулся шиворот-навыворот!

А глазищами зыркает, буравит. Серьезные глазища, рябым винтом завитые. Молодец, тетка Горпина, зря я на ведьму республиканского значения грешил матерно. Держится облик, чужой бурав наизнанку закручивает. Стоит молодой Ник перед хозяином здешним, и никак иначе.

Угомонился Велиар. Бросил ветер молоть.

– Брательника вызволять явился, Колян? Невесту братнюю спасать?! Добро, пойду тебе навстречу. Вижу, пацан ты крутой…

– Ходил волк навстречу козе, – говорю. – Какую плату возьмешь?

– Плату? Никакую. Башли – прах, дунь и нету! Давай лучше с тобой трижды в игры игранем. Я хоть раз одолею – быть тебе десять лет в полной моей власти! Сейчас такое десятилетие начнется, что мне крутой пацан дороже золота встанет! Ты ни разочка не сбойнешь – всех твоих отпущу без выкупа. И братана-лопуха, и Ленку-недотрогу. Она у меня в надежном месте парится. Маринка потом укажет, где именно.

Это он опять телегу лещами грузить взялся. Место не место, надежное – ненадежное… Какая разница! Уговор дороже денег, его кукишем не перешибешь. Принюхался я: нет, не врет, красавец.

– Что ж, – отвечаю. – Если честь по чести, без обману… Хвост даешь?

– Хвост даю. Не свернуть мне дулю, если увильну.

Топнул я ногой. Дом в ответ каждой жилочкой содрогнулся. Только не вверх, а вниз, к корням и дальше, где верные жилы. Будьте, значит, в свидетелях. Кто услышал, те и будьте.

А ему и горя мало. То ли в себе уверен, то ли и впрямь честно играть собрался.

Ухмыляется:

– Что, Колян? Для начала в картишки перебросимся?

– В дурня? – уточняю. – В подкидного?

– В дурня так в дурня. Иди за мной!

В той каморе, где хихикали, ни одной живой души не оказалось. За иные души не поручусь, а живой точно не было. Стол там стоял рассохшийся. А на столе – чудо-юдо со стеклянным глазом.

Вроде телевизора «Садко», которые в Новгороде на заводе «Квант» собирают.

– Это, – ржет Велиар, – мой младший браток Хам Путтер. Ударно-нажимного действия. Обыграй сперва, Колян, моего меньшого брата.

Ясное дело, кто у черта в братьях? – немец.

– Ладно, – киваю.

А куда денешься?

Скормил он своему Хаму Путтеру черную галету, тот зажевал. Крякнул, охнул, показал на стеклянном глазу колоду карт. Я обернулся, пальцем дивчину Марину поманил:

– Иди, разъясняй. Ты мне сегодня по-всякому пригодилась, давай годись дальше. Как тасовать-кидать надобно?

С бородавками-кнопками быстро разобрались. В козырях черви легли. Зашел я с валета крестового. Вслух пожалел, что нельзя картой об стол шмякнуть. Клац-клац, мигнул Хам Путтер, рыгнул и оставил меня круглым дураком «с погонами». Отроду такого не бывало, а вот случилось. Немец и есть, вражина. Фашист.

– Он все твои карты знает, Ник, – шепчет Марина.

Шепот жаркий, сладкий. У меня ухо сразу навострилось.

– Знает, – говорю, – и пусть знает.

Наговоров на таких хамов, как этот Путтер, я не слыхал. Зато карты – они всюду карты, даже на глазу стеклянном. Сложил я пальцы в нужную фигуру, прищелкнул. И губу до крови прикусил. Где были крести, там пики на месте, где черви вьют, там бубны бьют. Хоть ты фашист, хоть чудо-юдо железное, а пока карты наново не перекрестишь, правды тебе не видать.

– Сдавай, гадюка! Хрен тебе в задницу!

– В дисковод, – шепчет Марина.

А, нехай в дисковод! Девке виднее, куда хрен совать…

Вторую сдачу я Хаму Путтеру узлом завязал. С двойными погонами, генеральскими. Он, бедолага, с горя так нагрузился – довелось перезагружать. Велиар козлом скачет, по кнопкам лупит. Красный сделался, куда там пиджаку! А никуда не денешься: немцу железному ни за что карты не перекрестить. Рук у чуды-юды нету. И креста за душой.

Так что и третья сдача за мной осталась.

– Лады, – шипит Велиар. – Лады, Колян. Хитер ты, да я хитрее. В «Панаса» сыграем. Я тебя поймаю, будешь моим. Ты меня поймаешь…

– Я тебя, – хмыкаю, – и ловить не стану. Больно нужен ты мне. Эй, кожаны, завяжите охотнику ясны глазки!

Пока завязывали, он мелкой дрожью трясся. От злобы. Перед дивчиной и хлопцами сам себя дурнем выставил. Хаму Путтеру горя мало, а Велиару – позор. Это ему, который властью дарит!.. который прыщ на ровном месте!.. Он трясется, а я думу думаю. Во-первых, мне в чужом подвале от хозяина ни за что не спрятаться. Во-вторых, настой Горпины в брюхе урчать стал. Намекает. Ну и в-третьих, не за тем я в город явился, чтоб выигрывать.

С чертом выигрыш-проигрыш – единый кукиш.

Здесь ловчее требуется.

Раздумал я прятаться. Отошел к стеночке, жду. В брюхе урчит, вот уже и громыхать начало. Кожу на лице стянуло. По хребту мураши стайкой. Молчу, терплю. Кожаны Велиара раскрутили, Марина спела отходную: «Панас, Панас, лови мух, а не нас!» Он их и не стал ловить, сразу ко мне ломанулся. Схватил, расхохотался, да только прикусил язычок.

Слишком легко далась добыча. Нет ли подвоха?

Начал он добычу щупать. Лицо измял, извозюкал, палец в рот сунул.