Рубеж. Пентакль - Генри Лайон Олди

И осознание того, что она, может быть, умалишенная, не отвращало его. Наоборот – сильнее кружило голову.

– Анна Петровна… Смешно вспомнить… Бабка рассказывала мне об этом, как его… Зигмунде Карловиче странные вещи. Она была атеистка… убежденная. Но когда о нем говорила, крестилась…

Насмешливая улыбка. Чуть заметная складка между бровей.

– Зигмунд… Он был из породы тех людей, которые, однажды чем-то перенявшись, готовы жизнь положить за свое увлечение… Душу отдать.

– Душу? – механически повторил Владислав Викторович.

Происходящее казалось ему попеременно то игрой, то сумасшествием, то подарком судьбы. Верил ли он, что перед ним – панночка, жившая двести лет назад?

Анна Петровна засмеялась:

– Это фигура речи, вы понимаете… А боялись его потому, что… знаете ли, в народе странное такое представление… Как «немец», так сразу «черт». Дикари…

В темных глазах девушки появилось странное выражение.

– Быдло… Свиньи. Не понимаю, как вы живете среди них? Как учите их детей? Чему их можно научить?

– Анна Петровна… Как же…

Ее лицо было очень близко. Он чувствовал запах – сладкий аромат орхидеи.

– Корни, Владислав Викторович… Корни связаны с цветами, цветы с корнями… Вот так…

Она поднялась на носки. Он понял, что сопротивляться не может и не хочет. Панночка, нежная и жадная панночка обвила руками его шею, и учителю физики в одночасье померещились лебеди в пруду, свечи, оплывающие, плывущие по воде в чашечках лилий…

И дурманящий запах. И сладкое, как мед, вязкое счастье, из которого не хочется выбираться, в котором хочется уснуть навсегда.

Стояла ночь. Он шел по саду. Ветра не было, не дрожали листья, ветки кустов распростерлись над землей совершенно неподвижно. В безветрии плыл сладкий, дурманящий, невозможный запах, хотя он знал: у орхидей сейчас период покоя, они спят, накрытые стеклянными колпаками…

Это вовсе не сад! В садах не глядят из-за каждого куста покосившиеся кресты. Недавно кончились «проводы», кресты увешены рушниками; казалось, обитатели могил вышли под небо и светят белыми сорочками.

Он остановился возле неровного холма. Крест над могилой возвышался старый, но земля пахла остро, свежо. Вчера он почти добрался до цели…

Он скинул с плеча лопату, спрыгнул в неглубокую яму, скрипнули камушки под лезвием…

Кто он? Зачем он здесь? Чем это пахнет?!.

…Директор, мужчина с опытом, вызвал физика к себе и плотно дверь закрыл. В окошко глянул, не крутится ли кто поблизости.

– Что происходит, дорогой мой? Ганна запанела совсем, в школу носа не кажет… Обидели ее чем? И ты вот… с тела спал, отощал, как скелет. Ходишь как сновида, отчеты вовремя не подаешь… Что там у вас творится, а?

Владислав Викторович молчал, сложив губы в презрительную ниточку уголками книзу.

– Мать ее побивается, – продолжал директор, не глядя на него. – Говорит, не узнает Ганну. Мать родная не узнает!

Владислав Викторович смотрел мимо…

– Вы, – сказал директор после паузы, легким холодком в голосе подчеркивая это непривычное «вы», – в бумагах-то порядок наведите… Говорил я с Марией Васильевной. Она завучем пятнадцать лет работала и еще согласилась поработать… Биологию сам веду, так и за физику браться? Черт знает что такое!

Владислав Викторович кивнул, равнодушно глядя за окно.

Он шел по узкой аллее и нес что-то в узелке.

Содержимое узелка тихо постукивало в такт шагам. Он плотнее прижимал ношу к бедру.

Руки – в земле и глине. И запах, запах…

Вот и клумба. В небе ни звезд, ни луны, только белеет неясно светлое женское платье…

Однажды на уроке бумажный самолетик клюнул физика в лоб, выведя из задумчивости. Он огляделся: класс занимался посторонними делами, на доску не смотрел, но беда была не в том.

Он вдруг на секунду очнулся.

Последние месяцы слились в одну длинную ночь. Он засыпал все крепче, одурманенный запахом орхидей. Подобно тому как стальная «баба» разрушила старый флигель, любовь к панночке разрушала его – и снова восстанавливала, но уже в другом качестве.

Ему виделись сны из чужой жизни.

Вечером поклялся себе, что не пойдет сегодня в гости к Анне Петровне.

И все равно – не удержался и пошел.

– Анна Петровна… Простите мою бестактность…

Панночка смотрела печально и беззащитно.

– Я прошу прощения, но… Не могли бы вы все-таки сказать, что случилось… тогда… во флигеле? Из-за чего произошла… трагедия?..

Она подняла ко лбу тонкую, белую, почти прозрачную руку. Коснулась переносицы.

– Холопы оклеветали меня. Холопы… Зигмунд меня любил. Безответно, вы понимаете… платонически… Единственный светлый человек среди всей этой мрази. Провинция, дикие, жестокие нравы… Он любил цветы. Он называл меня своей Орхидеей… Они оклеветали его… и меня.

Зависла пауза.

За стеклами оранжереи носились снежинки. Стекла, обмазанные замазкой сверх меры, подрагивали в рамах. Дремала орхидея под стеклянным колпаком, над ней бессонно горела, возмещая недостаток зимнего солнца, настольная лампа. Физик ежился, но не от холода.

– Вы писали письма? Кому?

– Себе, – устало улыбнулась панночка. – Потомкам… Кому я могла писать? Я знала: живой меня не выпустят, письма не передадут, бежать не помогут…

Владислав Викторович нахмурился, вспоминая, как здесь, в этой оранжерее, совсем другая девушка произнесла те же самые слова…

Будто прочитав его мысли, панночка встала. Шагнула ближе. Положила руки на плечи. Ее взгляд парализовал. От ее запаха сбивалось дыхание.

– Корни, Владислав. Корни во тьме… Для того, чтобы цветок видел солнце. А корни там… где тлен…

Он понял, что не может сопротивляться.

«Существует около ста тысяч видов и сортов орхидей… Среди них есть наземные растения, лианы, эпифиты… Эпифитам не нужен грунт – только специальный субстрат, основными качествами которого являются достаточная влагоемкость, воздухопроницаемость и длительный период разложения… Из естественных компонентов для составления субстрата для орхидей используют мох-сфагнум, верховой торф, корни различных папоротников, кору хвойных деревьев и древесный уголь. Кора сосны – основной компонент универсального субстрата, ее предварительно необходимо проварить, а затем хорошо высушить и измельчить…»

Он склонился над свежей ямой. Трухлявые доски поддавались тем не менее неохотно.

Это нужно не ему – это нужно корням. Корням, питающим небывалый цветок. Это нужно его Орхидее…

– Чур тебя! Чур тебя! Спаси и помилуй… Вурдалак!

Чужие тени, вырастающие из-за крестов.

– Спаси и помилуй…

– Хлопцы! То немец! Немчура проклятая, попался, ры-жий!

– Куда? Куда?! Хватай!

Хлещут ветки по щекам. Плывет над кладбищем приторный запах.

– Остап Остапович, – сказал физик, стараясь не встречаться глазами с участковым, – а бумаги… Помните, сундучок, который во флигеле тогда нашли… где он?

– А в каморе, – беспечно отозвался участковый. – Хотели в район отправить. Так хлам ведь, а не бумаги, ничего не разобрать, черт ногу сломит – с таким возиться…

Владислав Викторович невольно поднял руку ко лбу. Опомнившись, сделал вид, что поправляет прилипшую к коже прядь волос.

– Как же в каморе, Остап Остапович? Мыши поедят!

– На здоровьечко. – Участковый пожал плечами. – Владислав Викторович, на вас прямо лица нет! На что вам эти бумаги?

– Для краеведческого музея, Остап Остапович. В школу…

– Ну так и берите. Так и запишем: переданы для хранения в краеведческий музей под личную ответственность…

Физик не слушал. Колотилось сердце, бухало в висках, и в прокуренном пыльном участке возникал и разливался запах орхидей.

От слипшихся бумажных листов веяло тленом. Стол был уставлен банками и кастрюльками, и надо всем этим возвышался баллончик с фреоном – остатки импортного дезодоранта, привезенного еще летом из Киева. С баллончиком ничего не вышло – но Владислав Викторович, не сдаваясь, соорудил самодельный пульверизатор из двух алюминиевых трубок. Разводил белки яиц, растирал крахмал, готовил эмульсию из талька – детской присыпки, разбавлял молоком. Несколько листов от его экспериментов погибло окончательно, но потом Владислав Викторович наловчился все-таки покрывать бумагу защитной пленочкой, способной ненадолго остановить разрушение.

Листы высохли. Владислав Викторович убрал склянки со стола, раскатал тугой рулон ватмана, поставил сверху настольную лампу.

В клубе нашлись цветные фильтры – листы разноцветной пленки. Клятвенно пообещав завклубом, что вернет «цветомузыку» к ближайшей дискотеке, физик утащил добычу к себе домой и взялся просматривать листы в отфильтрованном свете.