Вечный зов - Анатолий Иванов

— Резидента?! — полушёпотом воскликнул Лахновский, несколько разочарованный и испуганный.

— Спокойно… Коростень — крупный железнодорожный узел. Но основной объект деятельности засылаемых сюда, к вам, агентов будет Киев. Время от времени вам придётся бывать в Германии, в Берлине. Первая поездка должна состояться в ближайшие дни, во время вашего трудового отпуска. Ну, а… работник НКВД господин Валентик вас беспокоить больше не будет.

Втыкая остриё своего железного костыля глубоко в сухую землю, Лахновский, прихрамывая на правую ногу, медленно шёл по тёмной сельской улице.

Вечер был тихий, только очень душный. Небольшая деревушка Шестоково казалась вымершей, нигде ни огонька, ни звука, хотя по домам, уцелевшим от двухгодичной давности артобстрелов, когда фронт неудержимо катился на восток, было расквартировано около двухсот солдат так называемой «Освободительной народной армии», созданной Лахновским ещё в ноябре 1941 года, когда он только-только был назначен бургомистром Жереховского округа, все службы разведывательного органа «Абвергруппа 101—ЦБ Виддер» и небольшой немецкий гарнизон при нём. Жизнь каждого солдата из «Освободительной народной армии», которая на деле представляла самый обыкновенный полицейский отряд, зависела от его слова, от его каприза. Да и «Абвергруппа-101», которой руководил этот неудачник Рудольф Бергер, фактически подчиняется ему, потому что без его содействия не может перебросить за линию фронта ни одного агента, даже внедрить своего человека в какой-нибудь паршивенький партизанский отряд не может. Да, как меняются времена! Когда-то этот Бергер, циник и духовный импотент, в бытность Лахновского резидентом германской военной разведки в Коростене, слал ему из Берлина инструкции и требовал отчётов, а во время кратких вызовов в Берлин покровительственно хлопал по плечу и несколько раз, понимая, что Лахновский идёт в гору, приглашал даже на свою загородную виллу, где ему противно-приторно улыбались его тяжеловесная жена и дочь, такая же, как мать, толстоногая и пышнотелая, только калибром поменьше. Потом Бергер на чём-то крупно погорел, — кажется, кто-то из дальних родственников его жены оказался то ли румынским цыганом, то ли венгерским евреем — и был, ещё из милости, послан шефом «Абвер-аусланда» Канарисом, то есть самим начальником группы «Заграница» управления разведки и контрразведки при главном штабе германских вооружённых сил, на незаметную работу в Польшу. Там перед войной с Россией и была организована «Абвергруппа-101» при разведоргане «Виддер», что по-русски обозначало просто-напросто «Баран». Начальником этой группы был назначен Бергер. Группа действовала сначала на Украине, потом была переброшена на Орловщину и обосновалась в Жерехове. Встреча Лахновского и Бергера была натянутой и неловкой, хотя оба изо всех сил изображали радость.

— О-о, господин оберфюрер! — беспрерывно выкрикивал Бергер, дёргая глазами. — Я слышал, слышал о ваших грандиозных успехах в Коростене и Киеве после того, как я… был направлен в Польшу. Ваши агенты хорошо поработали перед началом русской кампании. За сведения о состоянии Красной Армии на Украине, я знаю, вам был присвоен чин подполковника. А за что вам дали полковника? И почему вы ушли в войска СС?

— Видите ли, — неопределённо отвечал Лахновский, — новые времена — новые задачи…

— Да-да… — дёргал глазами Бергер. — А я всего лишь зондерфюрер, то есть капитан. Мне не везёт, надо мной висит проклятье. Как говорит русская пословица, счастливый к обеду, а неудачник под обух.

— Фюрер всех награждает по заслугам, — насмешливо сказал Лахновский.

— О, да! — растерянно вымолвил Бергер.

— Так что старайтесь, — ещё больнее ударил Лахновский, — и вы своё получите.

— Хайль Гитлер! — рявкнул начальник «Абвергруппы», выбросив вперёд руку, громко ударив каблуками сапог. И в этот момент глаза его перестали дёргаться, словно омертвели.

Больше года они, в общем-то, жили мирно и на первый взгляд даже дружно. Лахновский был обязан силами своего полицейского отряда, носившего громкое название «Освободительная народная армия», обеспечивать безопасность «Абвергруппы», оказывать помощь во всех её делах, то есть фактически был поставлен в подчинение Бергеру. На деле же всё было наоборот. Бергер никогда ничего не требовал, а униженно просил, он боялся Лахновского, потому что без него в этой проклятой русской стране с её необозримыми просторами и зловещими густыми лесами был беспомощен, как слепой котёнок.

Лахновский, будучи всей своей карьерой у немцев обязанным Бергеру, тем не менее испытывал к нему глубочайшее презрение и в душе был рад его неудачам. «Разведорган ваш называется «Баран», и «Абвергруппой-101» руководит баран», — частенько усмехался он про себя. Но внешне оказывал Бергеру все знаки внимания, поселил его в Жерехове в просторном и удобном доме и даже поинтересовался, не нужна ли ему, мужчине, как говорится, в соку, скромная и чистоплотная женщина.

— О-о, — улыбнулся Бергер. — Если она к тому же красива…

Лахновский все эти годы держал при себе Лику Шипову, но по физической неспособности, наступившей ещё перед войной, уже не жил с ней. Она была теперь при нём служанкой, содержательницей дома и смертельно мучилась от половой неудовлетворённости. Лахновский понимал её состояние, видел её мучения, и это доставляло ему своеобразное наслаждение. Он только побаивался, что Лика, эта красивая молодая женщина с белозубой улыбкой, однажды его отравит, и сквозь пальцы смотрел на то, что она хватала своё, где и когда только было возможно. Потом начал подумывать, как от неё избавиться. А тут подвернулся Бергер, и Лахновский объявил Лике, что отпускает её к зондерфюреру.

— Спасибо! — задохнулась от радости Лика.

— Не просто из жалости отпускаю тебя, — усмехнулся Лахновский. — Будешь докладывать мне о всех его делах, о всех разговорах.

— Конечно… Я постараюсь, — проговорила она, и Лахновский почувствовал, что ей это не понравилось.

— И гляди у меня! Со мной шутки плохи, — предупредил Лахновский. — Собирайся…

С тех пор Шипова и живёт при Бергере, выполняя те же обязанности. Они, кажется, остались довольны друг другом, потому что на другой же день Бергер, завернув в бургомистрат, расплылся в улыбке.

— О-о, фрейлейн Линия! Оч-чень действительно скромная девушка. Большое спасибо, господин оберфюрер.

…Мёртвая тишина, висевшая над деревушкой, действовала на Лахновского удручающе. Он боялся её, потому что понимал — в любой момент она может взорваться здесь и кончиться, как кончилась нынешней весной в Жерехове. Почти два года Жерехово было глубоким тылом, два года стояла над этим большим селом, бывшим районным центром, вот такая же тишина. За два года раза два или три в ближайших окрестностях появлялись партизаны — и всё. После незначительных перестрелок они скрывались в глубь лесов. Лахновский со своим отрядом и приданным небольшим немецким гарнизоном контролировал весь уезд, был полновластным хозяином, наладившим образцовый оккупационный режим. Правда, усмехнулся мрачно Лахновский, такая идиллическая картина рисовалась всегда лишь для начальства. На самом деле «образцовый оккупационный режим» был далеко не образцовым. Все леса близ Жерехова кишели проклятыми партизанами. И если само Жерехово они оставляли в относительном покое, то близлежащие сёла и деревушки были фактически под их контролем. Партизаны могли объявиться там днём и ночью, получали от местных жителей различную информацию и помощь. Советской власти в уезде формально не было, но фактически она существовала, и Лахновский ничего не мог с этим поделать. Он менял старост, а они сплошь и рядом были связаны с партизанами и работали на них. Он вербовал из числа стариков и подростков полицейских, но они в большинстве своём становились партизанскими пособниками, разведчиками. Не помогали публичные расстрелы, не возымели действия карательные акции против некоторых деревень, когда сжигались все дома, уничтожались все жители поголовно, включая детей. Наоборот, это только усиливало злобу и ненависть к оккупационным властям.

И всё-таки жизнь в Жерехове была более или менее спокойной до самого начала сорок третьего года. Советские дивизии оборонялись где-то далеко-далеко за Орлом и Курском. Но прошлой зимой почти все русские фронты двинулись в наступление, всюду значительно потеснили немецкие войска. Лахновский каждое утро лихорадочно включал радиоприёмник, слушал немецкие, потом русские сообщения с театра военных действий. Немцы бахвалились, что-то упрямо и бодро твердили не об отступлении, а о выравнивании фронтов. Но это «выравнивание» привело к тому, что 8 февраля русские отобрали назад Курск, над Жереховом стали появляться советские самолёты, в марте, где-то в самом начале, послышался впервые отдалённый гул русских пушек, а пятнадцатого числа на улице Жерехова, как раз перед домом, в котором он, Лахновский, жил, разорвался первый снаряд, высадив чуть не все окна.