Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

– А Маша была неукротимая? – с плохо скрытым раздражением спросил он.

– Не в плохом смысле. В хорошем. Как по-русски сказать – бедовая, – ответил Темиров. Он говорил с легким грузинским акцентом.

Смуглый, коротко стриженный, невысокого роста, с красивыми глазами, он смотрел на Машу с доброй улыбкой. Но Коншину не понравилась и эта улыбка.

– Как я рад, что мы встретились, – говорил Темиров. – Черт знает, в одном городе живем, может быть, даже рядом живем, а никогда друг друга увидеть не можем. Ну что ты, как ты? Вы простите, – обратился он к Коншину, – что я так разговариваю. Мы друзья были.

Петр Андреевич промолчал.

– Мы большими друзьями были. Я ее Фру-Фру дразнил. Маша, помнишь, как я тебя дразнил?

– Конечно помню, – ответила она и засмеялась.

– Но позвольте, Фру-Фру… Кажется, так звали лошадь Вронского в «Анне Карениной»? – спросил Коншин.

– Вот именно. Лошадь. Кто-то сказал, что Маша похожа на Анну Каренину, а я сказал – на Фру-Фру. И она не рассердилась. Правда, Маша? Ей даже понравилось.

Вернувшись к себе, Коншин взял с полки «Анну Каренину» и нашел страницу, где рассказывалось о Фру-Фру: «Во всей фигуре и особенно в голове ее было определенное, энергичное и вместе нежное выражение». «А ведь и в самом деле, – подумал Коншин, – похожа на Машу».

Но в театре он с трудом заставил себя не сказать Темирову, что сравнивать девушку с кобылой по меньшей мере неприлично.

– Хорошее было время, правда? – говорил Темиров. – А где Верочка?

– Попова? Мы с ней часто встречаемся. Как была, так и осталась моей лучшей подругой.

– Передавай ей привет, – сказал Паоло. – Я ее тоже любил, она немного зануда, но все равно мы все друг друга любили. Значит, работаешь машинисткой?

– Да.

– И довольна?

– Очень.

– Ты красавица, умница. Извините, что я так разговариваю, – снова сказал он Коншину. – Теперь, конечно, дама. Совершенно такая же, как раньше, но немножко солиднее. Сколько лет прошло?

– Девять. А как ты?

– Я? Ну что я? Каким был, таким и остался. «То вознесет его высоко, то в бездну бросит без стыда!» Эх, уже звонок! Расставаться жалко.

– Зачем же расставаться? Приходи, Паоло, я буду рада.

– Можно? – Он улыбнулся, показав красивые ровные зубы.

– Почему же нет?

Маша достала блокнот и записала телефон и адрес.

– Позвони и приходи.

…Чебутыкин уже прочел в газете, что Бальзак венчался в Бердичеве, и Коншину показалось нелепым, что Ирина, раскладывая пасьянс, повторила эту никому не нужную фразу. На сцене было почему-то темнее, чем в первом акте, – или Петру Андреевичу это только казалось? Соленый не мог сказать, что он изжарил бы своего ребенка на сковородке, а если Чехов написал этот вздор, режиссеру (будь у него хороший вкус) следовало бы вымарать эту фразу. «Вообще зачем было ставить эту устаревшую пьесу? Кого интересует этот барон, который фальшиво объясняется Ирине в любви? Соленый уже объяснялся ей, и лучше бы она вышла за него, чем за этого неопределенного слюнтяя».

Он искоса посмотрел на Машу, она улыбнулась ему в темноте, в тишине зрительного зала и нежно вложила в его руку свою. Неужели она чувствовала, что в нем происходит? Он не мог заставить себя улыбнуться в ответ. Зачем Маша сказала ему: «Позвони и заходи»? Вот теперь и будет каждый день шляться этот подозрительный тип! «Буду рада». Есть чему радоваться! И что это значит: «Мы любили друг друга»? Кто это «мы»? Чебутыкин, который знает, что будет дуэль, и не сомневается в том, что Соленый убьет барона, сказал об этом так, как будто ему наплевать и на Соленого, и на барона. Хорош врач! «И зачем, зачем Маша уговорила меня пойти на эту пьесу, которую я видел тысячу раз?» Маша не уговаривала, но ему уже казалось, что уговаривала и уговорила. Спектакль кончился, они медленно спускались по лестнице в шумной толпе. Маша была уверена, что сейчас он спросит ее о Темирове, но Петр Андреевич мрачно молчал, и она заговорила сама:

– Тебе не понравился Темиров, я вижу.

– Мне показалось странным, что он так развязно говорил с тобой.

– Мы дружили в университете, хотя он был в другой компании. Его любили. У него всегда были деньги, и он не просто спешил, а кидался выручать товарища из беды.

– Откуда же деньги?

– А он картежник, – спокойно объяснила Маша.

– Должно быть, счастливо играл.

Ей было и радостно и смешно. Приревновал к Паоло! Но она еще и сердилась.

– Чем он занимается?

– Не знаю. Из университета его исключили, потому что в общежитии в своей комнате он устроил настоящий карточный клуб.

– Так, может быть, еще и шулер?

– Весьма вероятно. Тогда благородный шулер.

– И такого человека ты приглашаешь к себе?

– Да, – твердо сказала Маша. – Ведь не к тебе.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что довольно страдала от беспричинной ревности и больше не хочу.

Они поссорились, Маша отказалась ехать к нему и пошла пешком на улицу Алексея Толстого. Дорогой Коншин, которому стало стыдно, попросил у нее прощенья. Она холодно поцеловала его. Он проводил ее до дому и, расстроенный, уехал к себе.