Бэламнийская трилогия - Джеймс Блэйлок

Он подумал о маленькой Энни, но ее лицо расплывалось в тумане, как и все остальное, и на какой-то миг Эскарготу показалось, что он задохнется от напряжения в отчаянной попытке воскресить в памяти образ дочери. На мгновение он увидел малышку – она улыбалась, играла уголком своего одеяльца и смотрела на него ясным взором, не видящим в нем никаких слабостей и недостатков. Потом она исчезла, словно унесенная незримой рукой, и Эскаргот остался стоять на залитой призрачным светом улице, снова прислушиваясь к разрозненным ночным звукам, за которыми он различал пронзительный писк летучих мышей, такой слабый и далекий, что почти уже нереальный; приглушенный расстоянием звон, похожий на удары медных гонгов в руках веселящихся гоблинов; и размеренные вздохи ветра высоко в небе, очень уж похожие на ровное дыхание спящей земли.

Эскаргот снова потряс головой в попытке рассеять туман в ней и резко повернулся, испугавшись вдруг, что некое существо притаилось в темноте, выжидая удобного момента, чтобы прыгнуть на него. Но он не увидел ничего, кроме уходящей вдаль улицы, которая, казалось, тянулась на большее количество кварталов, чем он уже прошел. Из труб домов бешено валил дым, поднимаясь в звездное небо клубами, похожими на пляшущих призраков. Окна позади светились тускло, словно там только-только начали зажигать светильники, но на глазах у Эскаргота они становились все ярче и ярче, покуда не загорелись неестественным, ослепительным огнем, словно зеркала, отражающие солнечные лучи. Поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, Эскаргот обнаружил, что огни у него за спиной неизменно тускнеют, а вместе с ними слабеют и все звуки. Вот бренчание пианино растворилось в тишине, обратившись в глухое позвякивание, очень похожее на стук капель о дно кастрюли, стоящей в раковине; а вот веселый смех гуляк в доме, мимо которого он прошел минуту назад, возобновился с новой силой, словно кто-то там предложил вернуться к распитию пунша после особенно длинного и скучного анекдота.

Эскаргот вышел на дорогу, сильно сомневаясь в здравости своего рассудка. Он был уверен, что прошел не более одного-двух кварталов, но огни фермерского дома, стоявшего на самом краю деревни, теперь казались далекими, как луна. Он повернулся и еще раз пристально посмотрел в конец длинной улицы. Пианино снова громко забренчало, но у Эскаргота возникло такое ощущение, будто сейчас он находится ничуть не ближе к таверне, чем находился пятнадцатью минутами раньше, когда впервые услышал эти звуки, стоя на дороге у реки.

В лавке, возле которой он оказался, Эскарготу почудилось что-то знакомое. Она была закрыта на ночь, и он ничего не смог рассмотреть за пыльными темными окнами, сколько ни щурился. Но дощатый тротуар, на котором он стоял… он ходил по нему и прежде. Эскаргот стер рукавом пыль, толстым слоем лежавшую на стекле, и прочитал следующие слова: «Мануфактура и товары повседневного спроса Бизла». Он растерянно поморгал, впав в совершенное замешательство. Через шесть домов отсюда находилась таверна Стоувера. А дальше возвышалось здание ратуши, горящее огнями, словно рождественский пирог. Эскаргот слышал глупый раскатистый хохот мэра Бэстейбла и стук пивных кружек о деревянные столы. В воздухе ощущались запахи пива, шоколада и тушеной баранины, приправленной шалфеем. А над всем этим – проникая в самое существо Эскаргота, словно вода, впитывающаяся в песок высохшего речного русла, – витал божественный аромат пирогов, охлаждавшихся на подоконниках. Запах корицы, мускатного ореха, имбиря, печеных яблок и масляных сдобных корочек внезапно нахлынул волной, которая покатилась вниз по отлогому склону невысокого холма над рекой. На вершине холма стоял домик, приветливо подмигивающий горящими окнами; там ярко горел камин и звенел детский смех, далеко разносящийся в прохладном вечернем воздухе.

Эскаргот направился к нему. Он знал, что этого делать не стоит, что в этой ночи есть вещи, которые он не в силах объяснить и которые невозможно объяснить, не вызвав к жизни достаточно сильные колдовские чары, чтобы осветить целое карнавальное шествие. Но Эскарготу было все равно. Все его странствия закончились. В любом случае он пустился на поиски приключений только потому, что больше ему ничего не оставалось делать. Это его дом стоял на холме, и он собирался все выяснить, невзирая на любые колдовские чары. Он слишком долго странствовал по странным морским дорогам, чтобы отступать сейчас, когда конец приключений так близок. Внутренний голос шептал Эскарготу, что эта ночь исполнена тайны и что, если он постарается, если сумеет увидеть вещи в правильном свете – наденет, так сказать, правильные очки, – он сможет навсегда остаться в этой заколдованной деревне и послать гнома и всех его гоблинов к черту.

На вершине холма дул пронизывающий ветер, и от этого уютные комнаты за окнами домика казались еще уютнее. Эскаргот увидел свою жену, возившуюся на кухне. Она что-то насвистывала, – когда они познакомились, она постоянно насвистывала, но за два года супружеской жизни отучилась от такой привычки. И она выглядела привлекательнее, чем он помнил, – с волосами, уложенными в узел на затылке, и размазанным пятном муки на щеке.

Эскаргот поплотнее закутался в куртку, но ветер продувал ее насквозь. За деревьями темнела река, безмолвная и неподвижная. Он на мгновение задался вопросом, Ориэль это или Твит, но забыл обо всем, когда увидел выставленный на подоконник яблочный пирог, от которого поднимался напоенный ароматом корицы пар, как от кипящего чайника. Эскаргот на цыпочках подошел к окну. Внезапно он почувствовал страшный голод – не только потому, что не ел уже много часов, но и потому, что никогда не пробовал подобного пирога. Именно о таком пироге он всегда мечтал – начиненном крупными дольками яблок, густо политом коричневым сахарным сиропом, приправленным специями.

Он огляделся по сторонам. На соседнем холме стоял дом Бэстейбла, и на миг Эскарготу показалось, будто он увидел в окне голову с нелепо торчащими в разные стороны, закрученными спиральками волосами – голову мэра, который смотрел на него из-за отодвинутой занавески. Но когда Эскаргот моргнул, лицо в окне исчезло. Он повернулся, протягивая руку к пирогу, и увидел перед собой улыбающееся лицо жены, которая, казалось, несказанно обрадовалась при виде его, словно он был охотником, возвратившимся с охоты в холмах, а она – любящей женой, испекшей для него пирог. Эскаргот ухмыльнулся. Он должен за многое попросить прощения.

– Привет, Клара, – сказал он, снимая кепку.

– Привет, Тео. Ты вернулся?

– Да. Как Энни? Здорова, надеюсь?