Бэламнийская трилогия - Джеймс Блэйлок

Его шлюпка находилась выше по реке. По всей вероятности. Но насколько выше, он понятия не имел. Возможно, гоблины уже катались в ней взад-вперед вдоль берега, молотя друг друга веслами до потери сознания. Приколоченный к дереву неподалеку щит извещал, что Эскаргот находится в черте селения под названием Дикая Лощина, а ниже перечислялись вещи, которые ему запрещалось делать, – в частности, вести торговлю с гоблинами, слоняться без дела и ходить по клумбам. Но сама деревня, в скором времени показавшаяся за поворотом дороги, уже очень давно не могла похвастаться никакими клумбами, а что касается праздного времяпрепровождения, то здесь человеку не оставалось ничего иного, как слоняться без дела, поскольку Дикая Лощина производила впечатление совершенно заброшенной деревни. Если кто и жил здесь ныне, то наверняка одни гоблины, и, судя по валявшимся на улицах рыбьим костям и речному мусору, дело именно так и обстояло, хотя Эскаргот не видел вокруг ни души. Стояла почти полная тишина, и на сухих деревьях не было ни белок, ни птиц, не говоря уже о листьях. Где-то впереди громко хлопала ставня, и легкий ветер поднимал пыль и кружил ее, кружил над дорогой без всякой цели, словно резвящийся гоблин.

Эскаргот нашел подходящую палку на берегу реки и несколько раз резко взмахнул ею, проверяя, удобно ли она лежит в руке. Оставшись довольным, он отправился исследовать деревню. Все вокруг густо заросло сорняками и разваливалось на куски. Из гнилых досок на стенах домов росли поганки, а когда Эскаргот остановился и огляделся по сторонам, дивясь страшному запустению, кирпичная дымоходная труба старого покосившегося дома вдруг рухнула с крыши на землю в облаке известковой пыли и древесной трухи. Поначалу Эскаргот решил, что кто-то нарочно повалил трубу, но нет, она рассыпалась сама собой, и казалось, кучка кирпичей на запущенном дворе в считанные дни сплошь зарастет сорняками. Окна домов были заколочены досками, словно люди некогда спешно покинули деревню, надеясь вернуться сюда в лучшие времена. Но до лучших времен явно оставалось ждать еще очень и очень долго.

На самом краю деревни стоял полуразвалившийся трехэтажный дом, на крыше которого вертелся на ветру ржавый флюгер. Неумолчный скорбный скрип флюгера в предвечерней тишине только усугублял атмосферу запустения и разрухи. На главной улице находился трактир, вернее, два трактира, расположенных прямо друг напротив друга. Но оба они уже давным-давно не видели постояльцев – по крайней мере, постояльцев, платящих за постой; и у порога одного трактира лежал дочиста обглоданный скелет лошади, словно свалившейся с ног от усталости и заснувшей прямо на пороге. Она производила гнетущее и нездоровое впечатление, эта лошадь, и Эскаргот внезапно решил, что в конце концов пора убираться отсюда, чтобы успеть найти шлюпку до наступления темноты. Затем он повернулся и увидел Лету, стоявшую в десяти футах от него, с лентой в волосах.

Девушка смотрела на него, словно не веря своим глазам. Она не стала улыбаться жуткой улыбкой, заливаться кудахчущим смехом или превращаться в кота. Она просто казалась страшно удивленной.

– Вы? – промолвила она и умолкла. Эскаргот тяжело сглотнул. Он не ожидал ничего подобного. Разумеется, он надеялся на такую встречу – отчасти потому, что преследовал девушку из любви, и отчасти потому, что хотел хоть раз сказать ей несколько слов, не вися при этом на крыле ветряной мельницы.

– Совершенно верно, – ответил он, внутренне весь подбираясь и внезапно задаваясь вопросом, как он, надо полагать, выглядит: небритый, в мокрой мятой одежде, с растрепанными волосами. Эскаргот поборол искушение выпалить с ходу, что он стал капитаном подводной лодки, что он путешествовал, нашел сокровища и потерял их, – одним словом, что он стал в своем роде героем Смитерса, и все в течение одного месяца.

Но Эскарготу пришлось бы здорово потрудиться, чтобы произвести впечатление на ведьму, правда ведь? На ведьму, постаравшуюся отдать его на растерзание шайке гоблинов, которые уже давно обглодали бы его косточки, если бы он не сумел улизнуть.

– Где моя книга Смитерса? – вместо этого спросил Эскаргот, чувствуя себя глупо.

– Помоги нам, небо, – сказала девушка, тряся головой. – И вы тоже сошли с ума.

– Тоже? Я называю это не сумасшествием. Я не знаю, двадцать пять вам лет или сто двадцать пять, и меня это больше не интересует. Но я желаю получить назад то, что по праву принадлежит мне, – мои стеклянные шарики и мою книгу. Я бы мог потребовать обратно и корзину водорослей, но я прострелил в ней дыру, так что пусть она остается у гоблинов, мне наплевать.

– О чем, собственно, вы говорите? – спросила Лета, дрожа всем телом, словно от холода. Потом она разрыдалась и рыдала десять секунд кряду, после чего завернула кран и перестала лить слезы.

Эскаргот настороженно смотрел на девушку и изредка озирался по сторонам в ожидании, что вот-вот дядюшка-гном выступит откуда-нибудь из-за угла, набивая свою трубку костями человечков-невеличек. Он на мгновение задумался, а потом сказал:

– Я не понимаю ровным счетом ничего, кроме того, что для меня вся эта история закончилась или скоро закончится.

– Мне бы хотелось сказать то же самое, – промолвила Лета, смахивая слезу с глаза. – Во всяком случае, последнее. А что вы имеете в виду?

– Ничего, – сказал Эскаргот, доставая из-за пазухи амулет правды. Сейчас было не время строить догадки. Если его опять собираются обмануть лживыми россказнями, снова поставить в затруднительное положение, кто-то получит палкой по башке. Он подкинул камень в воздух и поймал.

– Узнаете эту вещицу, а?

– Нет, – сказала она и бросила взгляд в сторону реки, на заходящее солнце. Облака рассеялись, и лишь несколько перистых облачков еще ползли по небу. На лице Леты вдруг отразился страх, словно она не хотела, чтобы солнце зашло.

– Вы видели это раньше, осмелюсь предположить.

– Я никогда раньше не видела ничего подобного. И вообще, кто вы такой, что бродите здесь по улицам с палкой в руке? Мне жилось очень даже неплохо в Твомбли до тех пор, покуда я не встретила вас, со всеми вашими колдунами и ведьмами.

– Моими колдунами и ведьмами? Да уж, только вам и вести такие речи после истории в таверне Стоувера, когда вы приняли мою сторону и все такое. Что это было, если не самое гнусное лицемерие?

– Лицемерие! – вскричала она, вновь разражаясь слезами. Свет солнца почти полностью погас, тени растворились во мраке. Небо казалось безлунным и темным, и смутные тени летучих мышей чертили зигзаги над крышами домов и над деревьями. Лета стояла неподвижно, словно напряженно прислушиваясь, и потом, на глазах Эскаргота, медленно растаяла в воздухе, обратившись в бесплотный призрак, и он услышал тихий протяжный стон, а потом, где-то очень далеко, рассыпчатый сухой смех и постукивание посоха по дороге.