Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

различие между «знаком» и «сигналом». Они противопоставляли человека – существо, оперирующее знаками, передающими смысл действий, – пчелам, которые используют раз и навсегда установленные сигналы, представляющие собой продолжение их физиологического устройства. Если пчелы не в состоянии преднамеренно изменить свое поведение, люди могут это сделать с помощью «производства идей», условных знаков, которые можно творчески развивать в коллективе. Смыслообразующие системы рассматриваются здесь как «аппарат, при помощи которого поведение человека не только приспособляется, но и приспособляет». А психология, теперь уже легитимная наука, «представляет собою промежуточный процесс между производством, с одной стороны, и идеологической, а в более широком смысле культурной надстройкой – с другой»[2060]. Даже самые принципиальные материалисты-биологи близко подошли к мысли, что положение человека в мире уникально. Несмотря на свои рефлексологические симпатии, Рейснер обратился к помощи знаков, а иногда даже «символов» – если знак еще может быть в каких-то случаях естественным, то символ всегда культурен. Уже это упущение являлось симптомом неспособности рефлексологии объяснить все человеческие проявления с точки зрения сигналов, которые автоматически выдавал организм. Способность изобретать нечто новое подразумевала язык. Смысл – общий набор символов – стал решающим для всех этих составляющих.

К концу 1920‐х годов советские психологи начали разрабатывать новый взгляд на работу человеческого сознания. Увязывая «сознание» со способностью центральной нервной системы к «произвольному вниманию», Лурия объяснял, что мы воспринимаем огромное количество внутренних и внешних стимулов. Уделяй мы всем стимулам одинаковое внимание, продолжал он, наше поведение представляло бы собой хаотическую массу движений отдельных органов. Именно поэтому оказывается «биологически и социально важным» организовать деятельность человека, сузить количество его восприятий и внести некоторую последовательность в его реакции, выдвигая одни на первый план и тормозя другие[2061]. Тут четко просматривалась вся ограниченность рефлексологии, которая умела говорить только об адаптации и не учитывала творческого начала. «Совершенно естественно, что человек не мог бы развиваться, если бы координированные действия его вызывались лишь наиболее сильными раздражителями, исходящими из среды или из организма. Условия социального существования предполагают зачастую максимальную концентрацию на раздражителях, не являющихся сами по себе интенсивными». Вспомогательные стимулы создают для человека новый, искусственный посыл «и позволяют концентрировать деятельность на сравнительно слабых, но социально важных раздражителях, создавая „искусственное“, „опосредованное“ внимание, которое является наиболее характерным для каждого трудового процесса»[2062].

Оказывается, что человеческий организм способен вырабатывать «сверхрефлекс целеустремленности», соединяющий цепочки рефлексов в единое целое и ставящий их под центральное управление, а это, указывал Залкинд, подразумевало «ясное сознание ближайшего и дальнейшего направления». Дабы сделать эти теоретические выкладки короче, если не проще, Залкинд позаимствовал понятие доминанты – системы, обуславливающей цель телесной активности. Под доминантой надо было понимать «состояние мозга, являющееся руководящим в данный момент по отношению ко всем прочим телесным процессам»[2063]. Алексей Алексеевич Ухтомский, нейрофизиолог из Петроградского университета, определял доминанту как «доминантный рефлекс». «В связи с формированием доминанты к ней как бы утекает вся энергия возбуждения из прочих центров, и тогда эти последние оказываются заторможенными вследствие бессилия реагировать». «Принцип доминанты является физиологической основой акта внимания и предметного мышления» – идеаторные пристрастия Ухтомского тут четко просматривается, – а акт внимания «должен таить в себе устойчивый очаг возбуждения при торможении других центров…»[2064]. Доминанта ставила реакции человека в зависимость не только от внешнего раздражения, но и от центральной нервной системы (мозга)[2065]. «Она (доминанта) представляется скорее, как определенная констелляция центров с повышенной возбудимостью в разнообразных этажах головного и спинного мозга, а также в автономной системе»[2066].

Переформулирование теории субъекта в терминах «воспитания нервной системы» позволяло хоть как-то избежать идеалистического уклона. «Доминанта контролирует мозг», – пояснял Залкинд. Это «замечательная по своей экспериментальной чистоте и теоретической ясности» версия «влиянии „души“ на тело». Оказалось, что «под знак условного рефлекса можно подвести подавляющее большинство эмоциональных воздействий на телесные функции». Во всех этих случаях лечебное «эмоциональное» влияние фактически сводится к «раздрессировке», то есть к введению в цепь раздражителей сигналов – ряда выпавших из нее звеньев, к воспитанию системы рефлексов, целиком соответствующих задачам, с которыми сталкивался организм. Оставшийся прежде неразрешенным вопрос о пределах «влияния души на тело» получил вполне отчетливый ответ: в тех границах, в каких все функции организма связаны с мозговой корой, в тех границах, в каких функции организма представляют собою комплекс условных рефлексов – доминанты, в этих же границах возможно было «психическое» воздействие на тело, воздействие «воспитательное», «эмоциональное» и прочее[2067].

Кашкадамов отстаивал то же мнение: нужно различать «рефлексы низшего порядка», большей частью прирожденные, «рефлексы более сложные», образующиеся в нижнем и среднем этажах головного мозга, и, наконец, «рефлексы, имеющие место в корковом слое головного мозга». Последние рефлексы, наиболее сложные и важные, «осознаются человеком и называются подотчетными»[2068]. Разграничение между «условным» и «безусловным» рефлексами не могло не привести к качественному различию между инстинктом и сознанием. Отныне сознание предстало «сверхрефлексом» – уникальным рефлексом, который почему-то обладает «целью» и «рациональностью». Попытка начала 1920‐х годов редуцировать сознание к чему-то более основополагающему потерпела неудачу.

Суммируя эти научные усилия, ученые признавали, что недостаток новой гипотезы относительно условных рефлексов высокого порядка заключается в том, что «из нее ни для правил поведения человека, ни для других более или менее сложных вопросов психологии ничего выкроить невозможно». Рефлекс «искания истины» или рефлекс «служения человечеству» – это нонсенс, признавал основатель отечественной сравнительной психологии Владимир Александрович Вагнер. «Связать вопросы морали с физиологическим исследованием предмета и объяснить их на почве рефлекторной теории нельзя». Нужна была не «физиология» и «рефлексология», а «психология»[2069]. Изучая человека как «активного деятеля», невозможно было избежать проблемы «воли» – вероятно, самого идеаторного из понятий. Якубовский славил волю как «исполнительный комитет» организма – воля наделялась ответственностью за ориентацию на преднамеренное изменение среды[2070]. Такое понятие, как «воля», доказывал психолог-эволюционист Михаил Яковлевич Басов, становится необходимым, когда ученый должен объяснить конгломерат сознательных, целеустремленных действий, полностью соответствующих действующему субъекту. В то время как инстинктивные действия осуществляются предопределенным и «унифицированным образом, механизм воли дает нам возможность не только реагировать на непосредственные стимулы, но также принимать во внимание прошлое, а до некоторой степени и будущее».

Для того чтобы определить отличительные характеристики волевых действий, Басов предложил трехступенчатый «структурный анализ поведения»:

1. Наиболее элементарную форму представляет простая переменная цепь отдельных актов поведения. Она характерна тем, что между отдельными актами процесса отсутствует всякая связь, и непрерывность процесса является чисто внешней, вытекающей только из того, что во времени эти акты последовательно сменяют друг друга. Развитие процесса в таком случае обусловливается всецело тем, что в каждом акте