История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер

Без всяких предисловий Наполеон потребовал у него отчета на предмет поездок Уврара в Голландию и переговоров с Англией, продолжавшихся, по всей видимости, без ведома правительства. Он требовал, чтобы Фуше ответил, известно ли ему что-либо об этом странном деле, посылал ли он Уврара в Амстердам и был ли посвящен в эти неслыханные маневры. Фуше, собиравшийся рассказать императору о своей дерзкой затее позднее, застигнутый врасплох внезапным разоблачением и засыпанный в упор неудобными вопросами, бормотал невнятные извинения за Уврара, уверяя, что не стоит опасаться демаршей этого интригана, который любит во все вмешиваться. Наполеон не поддался на его доводы. «Переговоры с вражеской страной без ведома государя и на условиях, государю неизвестных и, вероятно, для него неприемлемых, – это не мелкие интрижки, которыми можно пренебречь, а неслыханное преступление, недопустимое и при самом слабом правительстве!» Наполеон добавил, что считает случившееся чрезвычайно опасным и требует немедленного ареста Уврара. Напрасно Фуше, опасавшийся, что в результате ареста Уврара всё раскроется, пытался успокоить гнев Наполеона: ему удалось лишь рассердить его еще больше, укрепив подозрения на свой собственный счет. Наполеон, заранее предрешив арест Уврара, поостерегся поручать его Фуше, из страха, что тот даст Уврару ускользнуть, и тотчас поручил арест своему адъютанту Савари (герцогу Ровиго), облеченному всецелым его доверием. Через несколько часов Уврар был арестован, а все его бумаги конфискованы. Первое же знакомство с ними убеждало, что на деле переговоры зашли еще дальше, чем изначально предполагалось, и Фуше был по меньшей мере наполовину замешан в эту необычайную интригу.

Следующий день, 3 июня, был воскресным. Все великие сановники явились в Сен-Клу прослушать мессу и присутствовали при утреннем выходе императора. После мессы Наполеон приказал позвать в свой кабинет сановников и министров, за исключением Фуше, и обратился к ним со следующими словами: «Что вы думаете о министре, который без ведома государя начинает сообщение с заграницей, затевает переговоры на основах, задуманных им самим, и ставит под удар политику государства?» И он с горячностью рассказал всё, что ему стало известно о поведении Фуше, объявив под конец о своем непререкаемом решении отправить его в отставку и попросив присутствующих посоветовать ему кандидатуру преемника.

Все оказались в большом затруднении. Во-первых, выбор был труден, во-вторых, все опасались указать не того кандидата, которого наметил сам Наполеон, и наконец, никто не решался даже косвенно содействовать отставке министра, которого страшились и в немилости. Все только твердили, что надо хорошенько подумать, чтобы подыскать замену такому человеку, как Фуше. Наскучив собранием, не доставлявшим ему никакой помощи, Наполеон внезапно вышел, уведя с собой великого канцлера. «Что толку советоваться с этими господами, видите, как полезны их советы! Но вы, конечно, не подумали, что я советовался с ними, не приняв решения заранее. Я сделал выбор, министром полиции станет герцог Ровиго», – заявил Наполеон. Он уже испытал сноровку и отвагу генерала Савари и в армии, и во внутренних делах, убедился в его преданности и отлично знал, что тот не станет подражать Фуше. К тому же герцога Ровиго боялись, чему Наполеон был только рад. Следует признать, что выбор на сей раз был наилучшим, каким бы пугающим ни казался, ибо герцог Ровиго был умен, проницателен, смел, по правде говоря, нещепетилен, но не злобен и способен, хотя бы из преданности, говорить правду своему повелителю.

Итак, менее чем за три года течение событий унесло двух важнейших министров – министра иностранных дел Талейрана и министра полиции Фуше. Министром полиции был назначен герцог Ровиго, а герцог Отрантский оказался подвергнут опале. Это событие произвело досадный эффект, как из-за того, кто покидал министерство, так и из-за того, кто в него вступал. Фуше, оказавший немало услуг своим знанием людей, снисходительностью к партиям и умением их умиротворять и подкупать, несомненно, уменьшил вес своих заслуг нескромной деятельностью, но публика инстинктивно оплакивала в нем одного из советников Наполеона в лучшие годы. Сожалея о Фуше, Талейране и самой Жозефине, публика оплакивала в них свидетелей чудесного времени, равного которому, как можно было опасаться, уже не будет.

Из попытки переговоров со всей очевидностью вытекало, что заключение мира невозможно без уступки Испании, чего Наполеон не желал, и потому оставалось только энергично продолжать войну и как можно строже соблюдать континентальную блокаду. Теперь Голландия, чье содействие блокаде было столь необходимо, заслуживала удвоенного внимания.

Если бы Луи был благоразумен и сговорчив, он сделал бы выводы из того, что с ним случилось, и, поскольку согласился пожертвовать частью своей территории, чтобы спасти независимость Голландии, он мог бы, покорившись сам, попытаться вселить покорность и в сердца своих подданных. В глубине души наиболее благоразумные голландцы и не желали большего. Они были убеждены, что, пребывая под властью Наполеона, следовало стараться его удовлетворить, что Наполеон, в конечном счете, им не враг, а требовательный союзник, навязывающий условия пусть и жестокие, но полезные для общего дела. К несчастью, сердце Луи было уязвлено. Смягчившись ненадолго в Париже в семейном кругу, по возвращении в Амстердам он обрел прежнюю раздражительность и недоверчивость.

Он начал с того, что написал любезные письма министрам Моллерусу и Крайенгофу, которыми с такой легкостью пожертвовал в Париже; пожаловал дворянские титулы тем, кто потерял маршальское звание, что было, возможно, и уместным вознаграждением, но противным политике, которой он обещал следовать; отправил в отставку бургомистра, не захотевшего вооружать Амстердам. К этим действиям Луи прибавил и другое, более серьезное. Воспылав неприязнью к послу Франции Ларошфуко, которого считал неудобным надзирателем, приставленным следить за его поведением, Луи в отсутствие посла устроил прием дипломатического корпуса, на который пришлось явиться простому поверенному в делах Серюрье. Серюрье был человеком осмотрительным и сдержанным, пунктуально и почтительно исполнявшим приказы своего двора, и по крайней мере заслуживал вежливого обращения. Король прошел мимо него, не обратив к нему ни слова, ни взгляда, и тотчас, рядом с ним, осыпал любезностями посла российского. Сцена была всеми замечена и вызвала в Амстердаме крайнюю тревогу. Французский агент был вынужден сообщить о ней в Париж, ибо не мог замалчивать перед своим правительством факты, привлекавшие всеобщее внимание.

К трудностям, порожденным характером короля, вскоре добавились трудности, порожденные самой природой вещей. Последний договор принуждал голландцев к жестоким жертвам. Прежде всего, они должны были выдать американские грузы, ввезенные в Голландию под флагом Соединенных Штатов и конфискованные по требованию французского правительства. А ведь бльшая их часть принадлежала либо голландским домам, занимавшимся за свой счет незаконной торговлей, либо английским домам, связанным с голландскими негоциантами. Вместо этих грузов король попытался выдать добычу французских корсаров, им и принадлежавшую. Однако выдача американских