Секториум - Ирина Ванка

— Как ты можешь это терпеть? — удивилась я. — Ни одни мужик бы не позволил…

— Я не мужик, — ответил он, — я актер, — что соответствовало действительности в абсолюте.

Не нашлось бы во Вселенной второго существа, которое бы настолько соответствовало профессии.

Сценический псевдоним Адама остался прежним: Галей-Марсианин. Смысл слова Галей его поклонники объяснили мне быстро и просто: мифическое чудовище, сотворенное из огня. Оно когда-то водилось среди звезд Сириуса. Чудовище, ужасное с виду, но сентиментальное и ранимое внутри. По легенде, оно обладает магической силой, и использует эту силу без стыда и совести. Только слово «Марсианин» ввело в заблуждение театралов: «Вроде бы есть такая населенная планета, Земля, — рассказывали они, — вокруг которой вращается пустынная планета, Марс». То есть, Галей-отшельник, если образно выразиться на их родном языке. И это тоже соответствовало действительности. По крайней мере, кто такой Галей, знали только Вега, Индер, да я, по чистой случайности. Для остальных Адам был просто альфом-сигирийцем, вне всякого сомнения, типичнейшим альфом. Так же, как для землян он был типичным землянином. Для всех, кроме моей соседки Ольги Васильевны. Она Адама, иначе, как «черт безрогий», за глаза не величала. Она с первого взгляда невзлюбила его и отговаривала Вегу, когда тот только собирался взять Адама на работу. Ольга Васильевна была недовольна потом, когда поведение Адама не раз ставило контору на грань провала. Особенно она презирала его теперь, когда Адам стал мозолить глаза старушке.

— Чего он повадился? — ворчала она. — Не можешь сказать, чтобы больше сюда не ходил? Зачем это женщине с альфом путаться? Незачем это вовсе. (Я деликатно промолчала). Столько интересных мужчин за тобой ухаживало. А это что за чучело? Он совершенно тебе не пара.

«Интересными мужчинами» Ольга Васильевна называла многоликого Мишу, и больше всех сокрушалась, что не погуляла на нашей свадьбе. Теперь, из-за присутствия в моем модуле ужасного Галея и подозрительного Джона, она лишилась возможности безвылазно торчать у меня в гостях. Только частенько заходила убедиться, что я жива и на месте. Была бы ее воля, она превратила бы наши соседские жилплощади в коммуналку с общей кухней, и обязала бы Имо вернуться в семью. Только его Ольга Васильевна неистово любила и называла чудо-ребенком. Имо ел все, чем угощали, никогда не перечил и имел терпение часами слушать воспоминания о Земле. Ее беззаветную любовь не пошатнуло даже известие, что чудо выросло, и устроилось работать в Шарум.

Для меня же эта новость стала настоящим шоком. В промежутках между бездельем и загулами, Имо снял в ремесленном квартале закуток, расписал его от пола до потолка, прибил вывеску «Салон татуировки», и себя заодно оформил себя, как ходячую рекламу. Когда я увидела его в новой роли, ужаснулась… Ладно, затылок, ладно, задницу… но как можно было разрисовать себе спину? Позвоночный столб между лопатками был изображен так четко, словно с живого человека сняли кожу. Ненормальная мода пошла в Шаруме, рисовать на себе анатомические разрезы и рваные раны. Боюсь, что пошла именно из Имкиного салона. В помещении стоял аромат наркотических благовоний. Среди аромата стоял стул и стол, где лежали клиенты, а Имо рисовал на них ужасы вселенской катастрофы. Откуда ему в голову лезли такие сюжеты? И почему их надо тиражировать на телах сограждан? Как бы я ни относилась к творчеству Имо, он дорвался до любимой работы, и доводы о том, что прошлая работа была престижнее со всех сторон, пропускал мимо ушей.

Иногда Имо приходил в гости с мылом, которое Индер готовил на Земле к началу каникул, раздевался и ложился на пол. Это означало, что нам с Джоном предстоит субботник. Мы добросовестно трудились, и, когда клиент был чист как младенец, валились с ног от усталости. Имо наоборот, отдыхал с массажем и замышлял новые сюжеты, потому что на следующий день он снова был разрисован до позвоночника. Его рабочая конура тоже нуждалась в очистке, но я предчувствовала момент и уходила работать в офис. Джон не возвращался из школы. Мы врали, покрывая друг друга, пока настенные росписи не отмывались сами.

Однажды я наведалась в салон без предупреждения, чтобы посмотреть, как выглядит мой сын с тряпкой в руках. Наведалась и пожалела об этом. Произошло то, что давно назревало. То, чего я старалась избежать, что неотвратимо висело надо мной с первого дня поселения на Блазе. В тот день в салоне я все-таки напоролась на Морковку.

Хозяина не было на месте. Там, засучив рукава, орудовало пульверизатором это странное существо. Оно наносило краску поверх старых рисунков, и заметило меня раньше, чем я успела опомниться. Ужас обуял меня. Ужас, сравнимый с посещением пещеры плотоядного динозавра. По ее взгляду стало ясно: «Попалась!». Я бы с радостным позором убежала прочь, но дверь захлопнулась. Ноги подкосились подо мной. Возможно, я бы с удовольствием упала в обморок, если б было, куда упасть.

— Сядь здесь, — басом сказала Морковка и указала на рабочий стул Имо, где спала Булочка.

От волнения я чуть не села на Булочку.

— Зови меня Ласта. Что? — догадалась Ласта. — Плохо звучит для родного языка? Тогда зови Лата. Что? Тоже плохо звучит?

— Может быть, Лада? — предложила я. — Если вам все равно.

— Тогда зови Лада, — согласилась Морковка.

К моему удивлению, Лада-Морковка оказалась неглупа и образована. Она получила ту же инженерную аттестацию, что Миша, и это говорило о многом. Более того, она работала в серьезной структуре, отвечающей за внешнюю безопасность, а туда, как в КГБ, кого попало не брали. По социальному статусу Имо ей в прислуги не годился. Он не подходил ей ни коим образом, ни по каким параметрам. Лада была гораздо старше, чуть ли не с Имо ростом, носила вязаную шапку, потому что наверняка была лысой. Я бы приняла ее за тренера по какой-нибудь борьбе. Факт, что они с Мишей имеют одну и ту же специальность, поверг меня в шок. Они могли быть знакомы, если бы Миша во время стажировки на Блазе не тосковал по женщинам, а увлекался сигирийскими барышнями. Что серьезную даму могло привлечь в моем ребенке? Разве что, размеры мускулатуры. Вопрос престижа Ладу не волновал. Она изъяснялась откровенно, трезво рассуждала о жизни и не питала иллюзий. О том, что в отношении моего сына у нее самые серьезные намерения, она объявила сразу. И о том, что этот гаденыш не счел своим долгом ответить взаимностью, тоже не умолчала. Насчет последнего я не судила бы однозначно. Имо все-таки оставил Булочку на попечение этой особы. Кому попало он Булочку не доверял.

— Как Имо обращается к вам? — спросила я, расхрабрившись. — Каким именем называет?