Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не было? – подхватила Селестина. – Ну а Евдокия Елизаровна дала показание, что она лично присутствовала при переговорах делегации Енисейского казачьего войска с генералом Сыровым. А делегацию возглавляли полковник Дальчевский, генералы Сахаров, Новокрещинов, есаул Бологов и вы как хорунжий от имени Минусинского казачьего дивизиона.
– Господи помилуй! – ахнул Ной. – Очумела она, што ли, чтоб нести такую околесицу! Да и не было ее вовсе в том вагоне. И полковника Дальчевского с генералом Сахаровым самолично не видел. Экое умопомрачение!
– Если бы только умопомрачение! – сказала Селестина. – По показаниям Евдокии Елизаровны, вас должны были арестовать за тайные переговоры с чехословацким командованием. Но я была уверена, что слова госпожи Юсковой, мягко говоря, не соответствуют действительности. У нас в УЧК был крупный разговор по этому поводу.
Ной ничего не сказал. И башка трещит, будто на куски разваливается, и мороз дерет по коже, а тут еще этакий навет! Как же Дунюшка могла столь паскудно наклепать на него?.. За что?
– Ничего не понимаю, Селестина Ивановна, – горестно признался Ной. – Вить она, Дуня, не только меня, но и себя топит? К чему то? Из-за каких интересов. Из дурости?
– Не из дурости, Ной Васильевич. Тут все не так просто. Как нам стало известно, полковник Дальчевский, а с ним офицеры – Бологов и поручик Ухоздвигов, который, по словам Евдокии Елизаровны, является ее сокомпанейщиком по приискам и любовником (это с ее слов, Ной Васильевич), в первых числах апреля действительно ездили на тайные переговоры от имени «Союза освобождения России от большевизма» с командованием чехословацкого корпуса в Челябинск. И с ними была Евдокия Елизаровна. «Не заглавной фигурой», понятно. Она просто нужна была господам «союза» для маскировки. Удобнее ехать в поезде с дамою, приятною во всех отношениях, – меньше подозрений. Легкий флирт господ с красавицей, и больше ничего.
– Закружили ее господа офицеры!
– Никто ее «не закружил», Ной Васильевич. Она сама себя закружила. С полковником Дальчевским она в давней связи, о чем мне было известно еще по женскому батальону. И с сотником Бологовым, теперешним есаулом, также состояла в связи. И с поручиком Ухоздвиговым. «Букет» набирается богатый! Так вот: от поездки в Челябинск Евдокия Елизаровна категорически открестилась: знать ничего не знает, и даже выставила свидетелем некого господина Калупникова, бывшего управляющего Сибирского акционерного банка, у которого будто проживала в Красноярске в первых числах апреля. И сам Калупников подтвердил ее ложь. Как видите, все было продумано господином Дальчевским!
– Стал быть, он здесь?!
– Где-то скрывается в губернии, – сообщила Селестина Ивановна и продолжала: – Но когда мы изобличили госпожу Юскову показаниями арестованного офицера, она вдруг призналась, что действительно принимала участие в тайных переговорах с чехословацким командованием, но не в Челябинске, а в Самаре и назвала вас как одного из участников переговоров. Обыкновенный прием!..
– Сгибнет, несчастная! – пожалел Ной. – Какая она есть фигура для головки заговора серых? Истоптали ее вконец!
– Кто же виноват, Ной Васильевич, что ее «истоптали»? И разве вы не дали ей жизнь и свободу в Гатчине? Кстати, Евдокия Елизаровна сказала еще, что присутствовала на заседании полкового комитета в Гатчине с комбатом Леоновой и вы будто заверили Леонову, что полк восстанет, а потом передумали. Так что Евдокию Елизаровну трудно обелить, Ной Васильевич. Никто ее не толкал в грязь – сама лезла, как и в подлый контрреволюционный «союз», где она охотно исполняла роль «полюбовницы» то одного, то другого офицера.
Ною нечего было сказать в защиту Дуни, хотя он и примчался на ее выручку. Как же она запуталась!.. И его, Ноя, паскудно оговорила. Ну и ну! Дунюшка! «И чего я с нею связался, Господи, прости меня! – кручинился Ной. – Ишь, генерала Сырового приплела, стерва. Ее же спас от погибели, и она же меня топит. Ну да бог с ней!»
– Вы собирались на ней жениться? – вдруг спросила Селестина Ивановна.
Ной без лукавства ответил: было с его стороны подобное предложение Дуне.
Селестина Ивановна пожала плечами, с усмешкою предупредила:
– В таком случае вам надо поторопиться, Ной Васильевич. Сегодня утром Евдокию Елизаровну освободили из-под ареста. Сыскался еще один защитник – чрезвычайный комиссар Боровиков! Просто смешно, ей-богу, такие порядочные люди и вдруг выступают в роли защитников врагов революции и Советской власти!.. «Не заглавная фигура»! А разве мало будет теперь жертв из-за таких вот дунечек – «не заглавных фигур», но помогающих «фигурам» и покрывающих их, как шлейфом?!
– Што-то меня шибко морозит. Надо погреться, побегать, штоб с ног не свалиться. Башка трещит! – уклонился Ной от разговора и быстро пошел от Селестины по вытоптанному кругу. Она смотрела на него из затенья березы, решительно ничего не понимая. Как мог Ной Васильевич довериться Дуне и даже собирался на ней жениться? Что между ними общего? «Я, кажется, совсем не понимаю мужчин», – грустно подумала.
Подошел Ян Виллисович, посмотрел на коня, поахал, что-то сказал Селестине Ивановне и перехватил Ноя.
– Ваш конь сдыхайт!
Ной уставился на старика. Что еще за человек?
– Это наш пасечник, Ной Васильевич. Ян Виллисович.
– А! Конь сдыхает? Знаю!
– Стреляй надо. Так пропадет – совсем пропадет. Застрелить – махан будет. Лесничий-татарин живет рядом – мясо брать будет. Деньги отдаст.
– Надо пристрелить, конечно, – поддержала Селестина.
Воронко мотается в беспамятстве со вздутым брюхом – колики после ледяной купели и пчелиных укусов. Хана жеребцу! А в голове Ноя туман – кровь вскипает в висках. А изнутри морозит. Бегать надо, чтоб в пот кинуло.
Подошел к березе, снял двустволку с сука, переломил, выбрал на скатерти пару сухих патронов, вложил и, взведя оба курка:
– Отойдите, Селестина Ивановна. Не для женщины то!
Обыкновенные слова Ноя: «Не для женщины то!» – как крапивой обожгли Селестину. Она давно выполняет работу, которая «не для женщины то»! И не потому ли мужчины, как вот Тимофей Боровиков или тот же председатель УЧК Артем Таволожин, ни разу не поговорили с нею как с женщиной? Она для них – комиссар! Фронтовой комиссар, товарищ. А вот Евдокия Елизаровна, проститутка, пакостница, оказывается, «при всем при том» женщина!..
Раздался выстрел, второй. Селестина вздрогнула и быстро оглянулась. Ной стоял возле Воронка, покачивая головою:
– Прости меня, Господи, загубил коня. Не по злому умыслу, по дурости своей!
Воронко, пронзенный двумя пулями в голову, еще дрыгал ногами, храпел, потом, вытянувшись, испустил дух.
Ной швырнул ружье к березе и принялся бегать по кругу.
– Нож! Нож надо! У вас есть нож?!
Селестина взяла со скатерти нож, вынула его из кожаных ножен и передала Яну Виллисовичу. Тот перерезал коню горло, чтоб кровь сошла, и начал ошкуривать.
А Ной – по кругу, по кругу, как будто именно в этом было его спасение. Чуял, что внутри у него огонь пылает, жжет, жжет, а тело в дрожь кинуло. Как бы воспаление легких не схлопотать! Из-за каких-то пчел и свалиться с ног – уму непостижимо. Главное – выгнать остуду изнутри, со всех пор тела. По кругу, по кругу!..
Селестина поговорила с Яном Виллисовичем, побежала на горку и вернулась на Савраске к березе. Привязала коня, собрала продукты и вещи Ноя в сумы, перекинула их сзади седла, отдала топор Яну Виллисовичу, а потом подошла к Ною. Лицо у него как в огне – от бороды не отличишь, в одну масть. Дышит горячо и часто.
– Вам плохо, Ной Васильевич?
– Пошто? Ничего.
– У меня отец доктор. Могу вызвать.
– Ни к чему то, Селестина Ивановна. В дохтурах не нуждаюсь. А вот в баню бы можно.
– Хорошо. Рядом в лесничестве есть баня. Попрошу истопить.
Селестина уехала…
«Восстание, восстание! По всей Сибири – восстание! – кипело в голове Ноя. – Лучше бы не уезжал я из Гатчины. Как мне быть теперь с казаками?»
Вспомнил своих незадачливых комитетчиков: какое у них теперь соображение? Ясно! Первыми выхватят шашки, чтоб хвост очистить за комитетство в полку.
Солнце скатывается все ниже и ниже. Не заметил, как и день гаснуть начал. Но есть еще Дуня – Евдокия Елизаровна! «Под УЧК, стерва, гнула, чтоб своих любовников выгородить. Не выпрямиться ей вовек!» И все-таки жаль было Дунюшку. Что он ей скажет? Мало ли ему стыда было в Белой Елани?
Сердце до того сильно бьется, что Ной чувствует его
