Верная Рука - Май Карл Фридрих

— Кольма Пуши приходит отсюда и уходит туда. Он как ветер и может выбрать любой путь, — последовал весьма загадочный ответ.

— И куда он пойдет отсюда?

— Сюда и туда, смотря куда направится его конь.

— Well! Или сюда, или туда — какая разница! Ладно, но человек должен по крайней мере знать, куда скачет его конь? Или нет?

— Если это знает Кольма Пуши, то другим знать не обязательно.

— Ох! А для меня нельзя сделать исключение?

— Нет.

— Что ж, сказано откровенно. Однако и грубо! А ты, Пит Холберс, старый енот, этого не нахо…

Только тут он заметил, что Пита нет рядом, и проглотил последнее слово. Кольма Пуши сказал строго:

— Бледнолицый, которого зовут Хаммердал, назвал меня грубым. Но разве учтиво — желать, чтобы я открывал рот, когда я хочу держать его закрытым? Толстый человек, кажется, плохо знаком с Западом. Здесь всегда лучше, чтобы никто не знал, откуда человек идет и куда. Кто молчит о цели своего путешествия, тот не спешит к опасности, может быть, ожидающей его там. Хаммердал в его годы мог бы уже понять это.

— Спасибо, — смеясь, ответил тот, получив такую строгую отповедь. — Жаль, ужасно жаль, мистер Кольма Пуши, что вы не школьный учитель! У вас есть для этого все способности! Впрочем, я ничего дурного не имел в виду. Вы мне чрезвычайно понравились, и я буду только рад, если ваш путь совпадет с нашим. Вот почему я спросил.

— Что мой толстый белый друг не подразумевал ничего дурного, я знаю, иначе бы я вообще ничего ему не ответил. Совпадут или нет наши пути, выяснится само собой, а потом уже я решу, идти ли мне с вами вместе. Хуг!

На том эта странная беседа и закончилась. Мы собирались вставать назавтра очень рано и потому скоро легли спать. Когда Пит Холберс, которого сменил Тресков, вернулся в лагерь, все уже спали.

Как долго я спал — не знаю, но разбудили меня дикие крики. Как только я открыл глаза, то увидел на мгновение стоящего надо мной человека, который замахивался прикладом. Я не успел и пальцем пошевелить, как на меня обрушился удар, и я потерял сознание.

Любезный читатель, я знаю: ты — столь чувствительная и тонкая натура, что сможешь мне посочувствовать. Вот как это обычно бывает после подобных происшествий: человек приходит в себя и донимает, что беспечность обходится очень часто дороже всего на свете. Но и это понимание — очень смутное, ибо пострадавший от такого удара в полном смысле слова тупоголов. Сначала ее вообще не ощущаешь, живешь словно с поленом наверху, и только после того, как в ней улягутся гул и жужжание, тебе начинает казаться, что ты обладаешь вообще не головой, а просто неким наростом над туловищем, его бесполезным продолжением, которое и приняло на себя удар. То, что это продолжение и есть, собственно говоря, голова, в голову не приходит (уж простите за нечаянный каламбур). Затем, когда гул превращается в рези и сдавливание черепа, появляется смутная догадка: а может, твой череп был втиснут наполовину или даже целиком в пресс для вина в качестве огромной пробки? Следующая стадия этого состояния — когда каждый удар пульса, с которым кровь достигает головного мозга, создает впечатление, что голова находится под трамбовкой масловыжималки или лежит на наковальне, а в черепе еще к тому же копаются львиные когти. Я понимаю, что не слишком-то подобает джентльмену описывать все ощущения после удара по голове, поэтому я резюмирую: они в конце концов сводятся к тупости в высшей степени!

После того, как я прошел все стадии этого процесса, увидел все существующие в природе цвета, может быть, даже и рентгеновские лучи перед глазами и прибой ста океанов прошумел в моих ушах, я не мог больше ни видеть ничего, ни слышать, не в силах был даже пошевелиться. А потом опять потерял сознание.

Когда я во второй раз пришел в себя, то почувствовал, что по-прежнему вполне владею всеми своими телесными и душевными способностями; единственное, чего я не мог утверждать точно — находится ли на моих плечах, как и прежде, голова или там вырос приклад. Мне потребовалось напряжение действительно всех сил, чтобы хотя бы открыть глаза. Но то, что я увидел, никак нельзя было назвать утешительным зрелищем.

Горел большой, очень яркий огонь, и передо мной сидел Олд Уоббл. Его полный ненависти взгляд был направлен на меня.

— Наконец-то! — вскричал он. — Вы выспались, мистер Шеттерхэнд? Вам снился я, не так ли? Я убежден, вы были в своих снах ангелом. Сейчас я вам охотно подыграю. This is clear! Вы хотите познакомиться со мной как ангел? Но давайте уточним, какой именно ангел — мести или спасения?

— Хау! — ответил я. — Я не умею актерствовать и не смогу сыграть ни ту роль, ни эту.

Меня выводило из себя то, что я должен отвечать этому человеку, но упрямое молчание было бы глупее, Я огляделся. Все мои товарищи были схвачены и связаны, даже Тресков, который стоял в дозоре. Очевидно, он был недостаточно внимателен и позволил застать себя врасплох. Слева от меня лежал Виннету, справа — толстяк Хаммердал. Оружие у нас отобрали, сумки опустошили. Из двадцати человек, сидевших вокруг нас, я не знал никого, кроме Олд Уоббла. Это были те самые люди, чьи следы мы видели вчера. Но как они очутились в лагере? Они ведь были впереди нас и взяли налево, тогда как мы повернули направо! И тут мне вспомнилась злополучная бутылка для воды, и в один миг стало ясно, какую ошибку мы совершили.

Король ковбоев сел прямо передо мной. От радости, что ему удалось меня поймать, издевательски смеялась каждая складочка, каждая морщинка на его обветренном лице. Завитки его единственной пряди длинных серых волос придавали ему сходство с гигантской Эвменидой 137, ставшей вдруг мужчиной, или Медузой Горгоной 138. И от его щупалец, как и от щупалец спрута, убежать было невозможно. Часто отблески то высоко взлетающего, то падающего пламени костра придавали ему гротескно-фантастический вид, и его длиннорукая, длинноногая фигура казалась преувеличенно зловещей. В других обстоятельствах я вполне мог поверить, будто попал в сказку. Но я имел дело с менее поэтической реальностью и вполне осознавал это.

Дать более полный ответ на его вопрос, чем тот, который он уже получил, я не мог. Он, видно, решил, что с моей стороны это наглость, и продолжил со злостью:

— Вы слишком много себе позволяете, и если будете продолжать вести себя так же, я прикажу связать вас так крепко, что кровь хлынет из вашей головы. У меня нет ни малейшего желания выслушивать ваши насмешки и оскорбления. Я не индеец! Вы понимаете, что я хочу этим сказать?

— Отлично понимаю. У вас не та натура, которую называют гуманной.

— Это еще что такое?

— Если опуститься как можно глубже в звериное царство и поискать что-то похожее на вашу натуру там, то ей будет соответствовать самое отвратительное, самое жестокое существо — вот что такое вы!

Под смех окружающих он прокричал:

— Этот парень, видно, на самом деле так глуп, что не понял меня! Я сказал: вы должны быть благодарны Богу, а заодно и мне, что я не индеец! Это только краснокожие тащат своих пленников черт-те куда, чтобы привести их к своему стойбищу. Они еще и кормят их хорошо, чтобы те смогли потом выдержать пытки пострашнее. Я с вами поступлю иначе, мы оба все-таки белые люди, и поэтому вы испытаете то же, что испытал и я в вашем обществе, когда пленникам предоставляют возможность надеяться на побег. Кто не имеет надежды на спасение и желает быстро и безболезненно умереть тот обычно использует ваше старое, затрепанное средство — злить того, кто взял вас в плен. Индейцы в таких случаях очень сожалеют потом о том, что они убили пленника во время секундного приступа гнева. Если вы имеете наглость думать, что сможете выбирать между этими «либо — либо», то ошибаетесь. Пока вы с нами, у вас не будет никакой возможности для побега, но не рассчитывайте и на то, что сможете довести меня до такого состояния, чтобы я влепил вам пулю в лоб и лишил себя удовольствия, которое получу, когда вы медленно и красиво перейдете из этой жизни в ваш пресловутый лучший мир. Ведь раньше я вас знал довольно хорошо и понимаю, что сами вы в лучший мир отправиться не можете. Мне будет достаточно одной благодарности! Можете ли вы вспомнить что-нибудь из того, о чем вы болтали во время переезда через Льяно-Эстакадо, я имею в виду ваши рассуждения о вечной жизни?