Тени сумерек - Берен Белгарион

Ильвэ, лорда-наместника, зарыли отдельно. Рандира Мар-Рована похоронили поблизости от Ост-ин-Гретир, рядом с другими погибшими вождями: старостой Лэймаром дин-Рованом, двумя эльфами из маленькой дружины Элвитиля, Анардилом Фин-Рианом, молодым Форласом Фин-Тарном. А Болдога Берен велел зарыть там, где он лежит — хотя всех прочих орков просто побросали в одно из ближних ущелий ниже по течению. «Эту падаль еще хоронить?» — возмутился Роуэн, но Берен тихо спросил у него: «Хардинг, ты обо мне слышал, что я кому-то что-то обещал и не сделал?». «Только не говори, что обещал Болдогу похоронить его», — проворчал Роуэн. «Вели своим людям его закопать», — настоял Берен, и Роуэн, хоть и продолжал ворчать, отдал приказ.

Берен поднялся на холм вместе с могильщиками, за ними увязалась небольшая толпа. Орка зарыли. «Ну, а теперь что?» — недовольно спросил один из Хардингов, зарывавший могилу. «А теперь разойдитесь кругом!» — скомандовал Берен. Недоумевая, горцы расступились, давая ему место, и он пошел вдоль цепочки людей, хлопая в ладоши, хоть и морщась при этом от боли. Еще не совсем понимая, что к чему, два или три человека подхватили ритм — и тогда Берен прошелся по могиле в танце. Раскинув руки, он кружился на ходу, после каждого полного оборота падая на колено и снова вскакивая. Хватило его только на один такой проход — потом он остановился, задыхаясь, весь в поту — но горцы пришли в восторг от его затеи: сплясать на могиле своего старого мучителя. Танцы продолжались до ночи. Гили участия в них не принимал, потому что бился над хитрой загадкой: как накормить Берена, который не может жевать из-за того, что орк раскроил ему скулу. Эльфы залечили эту трещину в кости, но так, наскоро зарощенные кости очень болят, он это помнил еще по давнему разговору с Айменелом.

В обозе нашлась коза, и Гили не дал ее зарезать, — но что такое козье молоко для мужчины, восстанавливающего силы для нового боя? Жевать пресное лепешки и сухое мясо, как все вокруг, Берен не мог и в сердце своем бесился, что вынужден, как младенец, пить молоко или, как старик, глотать полужидкую овсяную похлебку.

Кроме того, у него была сломана ключица. Помогая ему вчера выбраться из кольчуги, Руско узнал много новых ругательств, а после князь повалился, как показалось Гили, без чувств. Нимрос снял с него стеганку и рубаху, осмотрел и ощупал посиневшее плечо и пробормотал себе под нос:

— Ключица сломана.

— Ну, спасибо. А я-то думал, грыжа выпала, — пробормотал сквозь зубы Берен, как-то незаметно пришедший в себя. — Сам знаю, что ключица. Как быть?

Нимрос соорудил из двух ремней подобие сбруи и затянул это на плечах у Берена, скрепив пряжкой между лопаток. Теперь эта штука держала его плечи все время развернутыми, чтобы ключица срослась правильно. Но натирала она немилосердно, и эльфы сказали, что Берен должен продолжать ее носить, потому что быстро зарощенная ключица может поломаться так же легко. Ну, о чем можно говорить с человеком, когда у него не по-людски болит скула, плечи стерты и живот к спине присох? А если с ним заговорить — что он хорошего скажет?

Гили перевел Даэйрет в обоз при раненых, теперь она жила на крытом холстиной возу. Хотя на других таких возах раненых размещали по двое-трое, с ней никто не хотел жить бок о бок.

Сначала она жила в палатке Берена вместе с Гили, но, во-первых, она боялась князя, да и он ее, кажется, тоже — хотя эльф Диргель, тот самый, клейменый из товарищей Элвитиля, сказал, что морготовой скверны на ней нет, и Берен поверил ему. Но все-таки им в присутствии друг друга было не по себе. А во-вторых, Гили трудно было спать с ней вместе — а приходилось, ради тепла. Когда они ложились втроем под два плаща, Берен и Даэйрет ни в какую не хотели оказаться рядом. А мучился Гили.

— Ты почему перестал есть? — спросила Даэйрет.

— Не хочется больше, — соврал Гили. — Ты ешь.

— Ну и глупо, — она сунула его ложку обратно ему в руки. — Он не может есть, это ладно, а почему ты должен голодать?

— Да я честно не хочу.

Его вранье было отчасти правдой: он словно бы разделился. Рот его хотел есть, а желудок почему-то не принимал пищи, подступала тошнота. Он поначалу испугался, что захворал на брюхо, как другие здесь, но вовремя сообразил, что у прочих болезнь начиналась с иного: принимать-то пищу живот принимал, да вот удержать не мог.

Он догадывался, что здесь никто не предложит Даэйрет поесть, а сама она ни в жизнь не попросит, потому и принес ей котелок из княжеского стана, похлебку с настоящим мясом. Сам он тоже успел проголодаться за день, но отчего-то кусок в горло не лез.

Руско повесил котелок на гвоздик снаружи телеги, чтобы не опрокинуть ненароком. Можно было бы и уйти; нужно было бы уйти, по-хорошему, но он не хотел уходить.

Даэйрет помолчала немного, потом глянула исподлобья и спросила:

— Вы пойдете на Аст-Алхор?

— Не могу знать, — снова соврал Гили.

— Дурак. И хозяин твой дурак.

— Брат, — поправил Гили, и сам себе удивился. Прежде он и в сердце своем не решался называть Берена братом, не то что вслух.

— Пусть брат, все равно вы дураки. Гортхауэр вас убьет, едва вы покажетесь в виду Острова.

Гили смолчал о том, что Берен твердо полагает не застать Саурона на месте. Даэйрет мало знала о делах своего господина — она была маленьким человеком в войске, с ней не советовались, а сама она не настолько была умна, чтобы прислушиваться к разговорам старших.

— Тебе-то что, — проворчал Гили. — Ты небось сама и станцуешь на радостях.

— И станцую, если убьют Беоринга. И всех его эльфов.

Гили вздохнул.

— Ладно, Берен на тебя мечом замахивался, — сказал он. — Но эльфы-то чего тебе плохого сделали?

— Они сами зло, — сверкнула глазами Даэйрет. — Если бы ты умел смотреть и видеть, ты бы заметил, как они высокомерны и холодны.

— Они не холодны, — Гили потрогал гранатовую сережку в ухе. — Они… другие.

— Они считают нас низшими существами.

— Неправда. То есть, может, такие и есть, но я не видел. Государь Финрод… он делил со мной хлеб, ел из одного котла… А когда я пел… один раз… он плакал, честно.

— Твоя игра кого угодно заставит заплакать, — фыркнула Даэйрет.

— Я тогда не играл, — грустно заспорил Гили, сам не зная зачем. — Вовсе не умел играть. А Государь…

— Финрод — самый лучший из них, это даже Учитель говорит, — согласилась Даэйрет.

— Государь Фелагунд — самый лучший на свете, — горло у Гили сжалось. — Никого нет такого как он.

Даэйрет отчего-то разозлилась.

— Ему легко быть добреньким и внушать любовь к себе. Он бессмертный, навеки застывший в своей юности. Он сначала напускает на себя величие, а потом вы таете, если он снисходит до вашей трапезы и вашей песни. А это он должен гордиться дружбой с людьми, он должен учиться у людей быть свободным. Посмотри, сколько мерзостей Берен совершил в его имя и ради власти, которую он дал Беорингам над этой землей. А сам он не запачкал белых ручек, и получит назад свой лен, не шевельнув и пальчиком…