Нейромант. Трилогия «Киберпространство» - Уильям Форд Гибсон

припоминая грохот настоящей разгерметизации. Нужно сильнее, чтобы у Ефремова и канониров не оставалось сомнений.

Со скрипом начало поворачиваться колесо ручного затвора одного из люков. Наконец с глухим стуком люк открылся – и внутрь заглянула Татьяна. Она застенчиво улыбалась.

– Сантехника освободили? – спросил полковник, отпуская баллон.

– Стойко и Уманский договариваются с охранниками. – Она стукнула кулаком об открытую ладонь. – Гришкин готовит посадочные модули.

Королев последовал за нею в следующий стыковочный отсек. Стойко уже помогал Сантехнику выбраться из люка, который вел в казармы. Никита был бос, лицо его поросло неопрятной щетиной. За ним следовал метеоролог Уманский, таща за собою безвольное тело солдата.

– Как вы, Никита? – спросил Королев.

– Трясет. Они держали меня на «ужасе». Дозы небольшие, но мне хватило поверить, что разгерметизация настоящая.

Из ближайшего к Королеву «Союза» выплыл Гришкин. За ним на нейлоновом тросе тянулся шлейф из приборов и инструментов.

– Все спускаемые аппараты в норме. Сбой вывел их в автоматический режим. Я подкрутил отверткой систему дистанционного управления, так что с Земли вмешаться не смогут. Как ты, Никита? – спросил он Сантехника. – Готов к экстренной посадке в Центральном Китае?

Тот вздрогнул, поморщился и затряс головой:

– Я не говорю по-китайски.

– Вот тебе транскрипция. – Стойко протянул распечатку. – Это означает: «Я ХОЧУ СДАТЬСЯ. ПРОВОДИТЕ МЕНЯ В БЛИЖАЙШЕЕ ЯПОНСКОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО».

Никита улыбнулся и взъерошил жесткие от пота волосы.

– А вы сами что будете делать? – спросил он.

– Думаешь, только для тебя стараемся? – Татьяна скорчила рожу. – Позаботься, чтобы вся распечатка попала к китайцам. У каждого из нас есть копия. Пусть весь мир узнает, что Советский Союз собирается сделать с Юрием Васильевичем Королевым, первым человеком на Марсе.

Она послала Сантехнику воздушный поцелуй.

– А что нам делать с Филипченко? – спросил Уманский.

Около щеки находящегося без сознания солдата парили несколько капелек спекшейся крови.

– Почему бы вам не взять подонка с собою? – предложил Королев.

– Поехали, говнюк. – Никита схватил Филипченко за пояс и закинул в «Союз». – Я сделаю тебе самое большое одолжение в твоей жалкой жизни.

Королев наблюдал, как Стойко и Гришкин задраивают за ними люк.

– Где Романенко и Валентина? – спросил он, поглядывая на часы.

– Здесь, мой командир. – Валентина выглянула из другого «Союза», светлые волосы окутали ее лицо. – Мы тут… проверяли оборудование, – хихикнула она.

– У вас будет достаточно времени в Токио, чтобы заняться этим, – резко сказал полковник. – Через несколько минут поднимут перехватчики в Ханое и во Владивостоке.

Из люка вытянулась голая мускулистая рука Романенко и увлекла ее обратно. Стойко и Гришкин задраили люк.

– Космическая идиллия. – Татьяна сделала вид, что плюется.

Космоград содрогнулся от глухого удара, это отчалил Никита со все еще бесчувственным Филипченко. Ухнуло еще раз – отошел «Союз» с любовниками.

– Пойдем, дружище Уманский, – позвал Стойко. – Всего хорошего, полковник! – Двое скрылись в коридоре.

– Я с тобой. – Гришкин улыбнулся Татьяне. – Ты – пилот, в конце концов.

– Нет, – возразила она, – поодиночке. Это увеличит наши шансы. С управлением справится автоматика, просто ничего не трогай.

Она помогла молодому человеку забраться в последний «Союз», присоединенный к этому стыковочному отсеку.

– Пойдем на танцы, Таня, – пригласил Гришкин, – когда доберемся до Токио.

Она задраила люк. Снова глухой удар – Стойко с Уманским отчалили от соседнего стыковочного отсека.

– Ступайте, Татьяна, – поторопил Королев. – Быстрее. Не хотелось бы, чтобы вас подстрелили над нейтральными водами.

– И вы останетесь один на один с врагами, полковник?

– Когда вы улетите, им незачем будет тут задерживаться, – объяснил он. – А для того чтобы Кремль поимел совесть оставить меня в живых, нужна огласка.

– Что мне говорить в Токио, полковник? Вы хотите что-нибудь передать?

– Скажите им… – В голову лезли тысячи штампов – хотелось истерически рассмеяться, так все они соответствовали ситуации: «Один шажок человека…», «Мы пришли с миром…», «Пролетарии всех стран…» – Скажите просто, что мне нужен космос, – тут он сжал свое птичье запястье, – до самого мозга костей.

Она обняла Королева и выплыла из помещения.

* * *

Ему осталось только ждать в одиночестве стыковочного отсека. Тишина действовала на нервы: системный сбой вырубил и систему вентиляции, под гул которой он прожил двадцать лет. Наконец он услышал, как отошел Татьянин «Союз».

Кто-то приближался по коридору. Это оказался Ефремов, неловко передвигавшийся в скафандре. Королев улыбнулся.

Через поликарбонатный шлем можно было разглядеть, что политрук снова надел официальную маску безликости, хотя и избегал встречаться глазами с Королевым. Направлялся он в канонирскую.

– Нет! – крикнул Королев.

Взвыла сирена боевой тревоги.

Люк в канонирскую был открыт. Полковник приблизился и увидел, как солдаты внутри рефлекторно исполняют движения, вбитые в них до автоматизма за годы муштры. Как они, облаченные в громоздкие скафандры, пристегиваются широкими ремнями к своим креслам возле управляющих консолей.

– Не делайте этого! – Королев вцепился в грубую, гармошкой, ткань скафандра Ефремова.

С жалобным стаккато завелся один из ускорителей частиц. На экране зеленое перекрестие накрыло красную точку.

Ефремов снял шлем и спокойно, не меняясь в лице, отвесил полковнику шлемом увесистую затрещину.

– Прикажите им остановиться! – Королев почти плакал.

Стены содрогнулись, орудие с резким хлестким звуком выпустило луч.

– Ваша жена, Ефремов! Она же там!

– Выйдите вон, полковник! – Ефремов сжал больную руку противника и кулаком в перчатке двинул Королева в грудь, тот вскрикнул. – Вон!

Королев бессильно барабанил по скафандру кагэбэшника, пока его выпихивали в коридор.

– Даже я, полковник, обязан исполнять армейские приказы. – Лицо Ефремова осунулось, привычная маска исчезла. – Подождите тут, пока все не закончится.

В этот момент Татьянин «Союз» протаранил казарменные отсеки и батарею излучателей. В прямом солнечном свете за долю секунды, словно на фотопленку, мозг зафиксировал отпечатки катастрофы: вот сжимается и растрескивается, как жестянка под каблуком, канонирская; вот отлетает от пульта управления обезглавленное тело солдата; вот Ефремов пытается что-то сказать, его волосы поднялись стоймя, в то время как воздух вырывается из-под снятого шлема. Две тонкие струйки крови брызнули из носа Королева, гул уходящего воздуха сменился гулом внутри головы.

Последним, что запомнил полковник, был лязг захлопывающегося люка.

* * *

Он очнулся в темноте, с раскалывающейся головой, и сразу вспомнил институтские лекции. Опасность сейчас была не меньшей, чем при самой разгерметизации: бурлил, вызывая невыносимо острую, раздирающую боль, растворенный в крови азот…

Королев оценивал ситуацию отстраненно, с чисто академической точки зрения. Он повернул рукоятку запора люка лишь из неуместного чувства noblesse oblige.[147] Работа казалась исключительно тяжелой, хотелось уйти в музей и заснуть.

* * *

Микротрещины он еще мог замазать, но с системным сбоем оставалось только мириться. Вдобавок был огородик Глушко. Овощи и хлорелла не дадут ему умереть