Лабиринт - Яэко Ногами

Рэйдзо Масуи с детства избавляли ее от унижения. Подобно тому как в теле человека есть синие вены и красные артерии, так и в ней наряду с безграничной терпеливостью уживалось твердое убеждение, что она всегда должна быть сама собою и, какова бы она ни была, ей нужно отстаивать свою сущность. Эта мысль позволяла ей не то чтобы становиться выше всяких дрязг, но относиться к ним с полным безразличием, которое можно было даже назвать смелостью. Именно эта черта и дала ей возможность отвергнуть навязываемого ей жениха, восстать против очередной причуды тетушки Мацуко, уклонившись от него так же естественно и просто, как водоплавающая птица ныряет в воду.

Влюбленность и новые удивительные чувства отнюдь не мешают тому, что в браке некоторое время муж и жена изучают друг друга. За десять месяцев совместной жизни Сёдзо прежде всего понял, что он совершенно не знал Марико, ту самую Марико, которую, как ему казалось, он отлично знает с детских лет. Ее хлопоты с козочкой он, например, считал сначала просто детской забавой. Он сомневался, сможет ли Марико жить в тех условиях, которые он в состоянии создать ей на свое скромное жалованье библиотекаря, сможет ли обходиться без служанки. Но она, по-видимому, не испытывала никаких затруднений. Правда, траву для козы косил дядин слуга, а все необходимые покупки в городе и мелкие поручения выполняла для молодоженов заодно со своими делами заботливая тетушка. Даже все нужные овощи присылала им два раза в неделю. Но, по правде говоря, Марико предпочитала держаться от всех на таком расстоянии, чтобы никем не командовать и никого не затруднять просьбами о помощи и не испытывать неизбежного при этом чувства, что ты кому-то обязан. Как бы там ни было, но к домашнему хозяйству она относилась не с таким жаром, как к уходу за козочкой. Кулинаркой ее нельзя было назвать: кушанья ее приготовления частенько оказывались подгоревшими, иной раз бывали пересолены или недосолены. Правда, Марико выросла в доме, где вся стряпня поручалась повару, но скорее ее пренебрежение к кухне объяснялось неприхотливостью в пище и равнодушием к мелочным домашним делам, которые считаются чисто женскими и обязательными для примерных жен. Когда она обедала одна, то чаще всего довольствовалась стаканом козьего молока и ломтиком хлеба. Но самым первым и самым удивительным открытием для Сёдзо явилось то, что Марико, как ни странно, настоящая женщина. А Марико даже не замечала, что она производит такое неожиданное и сильное впечатление на своего мужа. Она лишь следовала законам природы, которая женщину создала женщиной, подобно тому как птицу создала птицей, белку — белкой, а цветок — цветком. Она отдавала себя мужу всю с присущей ей наивной естественностью и смелой прямотой. Это была первородная любовь Евы, не знавшая ни стыда, ни страха. Бывали утра, когда Марико, несмотря на призывы своей козочки, никак не могла сразу проснуться. Глядя на спящую жену, на ее видневшуюся в вырезе пижамы грудь, более полную, чем это казалось сквозь одежду, на разметавшиеся по подушке косы, Сёдзо особенно остро сознавал, что его прошлые мимолетные связи были не чем иным, как распущенностью. Подлинное же любовное влечение было исполненным жизни и света и настолько здоровым чувством, что оно казалось даже каким-то священным. И, радостно удивляясь своему открытию, что жена его полна женской силы и прелести, Сёдзо гордился сознанием, что именно он пробудил в ней женщину. Он страстно желал лишь одного: чтобы жизнь эта никогда не была нарушена, и именно в эти дни он трепетал от ужаса перед красной повесткой.

«А не податься ли нам в Маньчжурию, как советовал Кидзу? — шутил иногда Сёдзо.— Если ты согласна, я готов». Марико, как всегда, когда она бывала чем-нибудь изумлена или напугана, широко открывала свои по-детски серьезные голубые глаза и устремляла на мужа сверкающий взгляд, беззвучно шевеля губами, как маски в театре Но. Однако о Маньчжурии она и не помышляла. Не задавалась она и вопросом, можно ли благополучно избежать призыва в армию, если уехать в Маньчжурию. По правде говоря, и самой мысли о красной повестке у нее в голове не было. Когда счастье так полно и хочется, чтобы оно длилось вечно, разве приходят в голову мысли о чем-либо, что может хоть немного его нарушить? Марико, собственно, даже не сознавала того, что она счастлива. Так совершенно здоровый человек, не испытывающий никаких болей, не задается вопросом, где у него легкие, где желудок, и совсем забывает, что правильное дыхание и работа всех внутренних органов обеспечивают ему повседневное благополучное существование.

Сёдзо перестал говорить о Маньчжурии. Всерьез он никогда о ней и не думал, а главное, ему не хотелось тревожить Марико, которую он с каждым днем любил все больше, О мобилизации он старался теперь не говорить. Он как будто боялся разбудить безмятежно спящую жену, оттягивал этот момент, желая дать ей еще немного спокойно подремать. Он старался, чтобы открытки, которые присылал полевой почтой Ито Синго, уже отправленный в Китай, не попадались ей на глаза. Открытки Синго и его дневник хранились на втором этаже, в кабинете Сёдзо, в самом углу книжного шкафчика, оставшегося у Сёдзо еще от тех времен, когда он жил на Табата.

Был душный теплый вечер бабьего лета. Марико уже спала, а Сёдзо еще не ложился. Последнее время на его письменном столе чаще всего лежало собрание писем Ксавье и несколько тетрадей выписок, которые он сделал из старинных документов, занимаясь составлением истории рода Ато. Фигура патера Ксавье, наиболее выдающаяся в истории распространения христианства в Японии, привлекала внимание Сёдзо, вызывая у него и интерес и сомнения. Была ли постоянная смена мест миссионерской деятельности Ксавье, начиная от островов южных морей и далее — в Японии и Китае, неизбежной и вызывалась ли она, как утверждали его почитатели, только преданностью священника божьему делу? Во всяком случае его поступки, когда он в разгар своей миссионерской работы покинул Ямагути, нуждались в исследовании. Пусть это было вызвано желанием поспешить в Китай, где в распространении христианства, с его точки зрения, было больше необходимости, чем в Японии, но вместе с тем нельзя было отрицать, что в том исступленном рвении, с каким он осуществлял свою миссию, была примесь авантюризма, присущего испанским конквистадорам. Встречаясь с Уэмурой, который и сейчас был его единственным собеседником по этим вопросам, Сёдзо делился с ним своими мыслями. Как настойчиво и умело при переезде в Китай Ксавье уговаривал корабельщика, не желавшего предоставить ему свое судно, как