Лабиринт - Яэко Ногами

принимали ее очень приветливо, и это доставляло ей радость. Но обычно прогулка занимала не более часа. Сегодня она задержалась из-за того, что в доме дяди сушили костюмы, и Марико даже с удовольствием помогала убирать на место эту своеобразную выставку, на которой была представлена всевозможная старинная одежда: женские кимоно с длиннейшими рукавами, парадные костюмы и даже костюмы, надевавшиеся при тушении пожаров. А в гостиной она не появилась сразу вместе с Сёдзо не потому, что пошла причесываться или заглянуть в зеркало и попудриться,— она прежде всего отправилась устроить свою козу в сарайчике позади дома.

— О, рад вас видеть!—Кидзу поднял глаза на Марико, как только она вошла в комнату, и, блеснув в улыбке своими белыми зубами, прибавил:—А вы подросли!

Марико смотрела на него с неподдельным изумлением. Но тут же лицо ее осветилось выразительной улыбкой. Она выглядела не смущенной, а скорее обрадованной. Можно сказать, что со времени ее замужества приветствие Кидзу было первым, которое она приняла без смущения. В белой юбке в мелкую коричневую клетку и темно-коричневом свитере (настолько простом, что можно было подумать, что она надела свитер Сёдзо) она совсем не походила на замужнюю женщину. Фигурой своей, хоть и несколько округлившейся, она напоминала скорее школьницу, и слова «а вы подросли» были самыми подходящими. С бесхитростной приветливостью она попросила извинения, что задержалась.

— Очень Сожалею, что не сразу пришла. Но я не знала о вашем приезде.

— Канно хотел пойти за вами, да я его не пустил. У меня есть небольшой подарок для вас, и я мучительно размышлял над тем, что я стану с ним делать, если вы не вернетесь до тех пор, пока я не опустошу эту бутылку.

— А мне ты ничего об этом и не сказал,— вступил в разговор Сёдзо.

— О сюрпризах заранее не рассказывают.

Кидзу придвинул к себе лежавший на полу красный кожаный портфель и вынул из него довольно объемистый сверток.

— Не знаю, может быть, все измялось. Развяжите и посмотрите.

Марико отодвинулась от залитого виски стола и развязала сверток. В нем была китайская женская одежда из белого шелка.

— Какая прелесть!

Марико привела в восторг вышивка на высоком стоячем воротнике куртки и на длинных шароварах. Они были расшиты цветами, в которых золотые и серебряные нити перемежались с красными, желтыми и зелеными. Особенно красива была вышивка на шароварах, которые от самого низу на несколько вершков вверх были расшиты золотом.

— Эти штуки,— сказал Кидзу,— надеваются под халат. Носят их с таким расчетом, чтобы при ходьбе над маленькими черными туфельками сверкала расшитая золотом кайма. Но в самом Китае их уже почти не носят, молодые девушки предпочитают чулки. Так что теперь это считается уже старинным нарядом.

Сёдзо тоже взял в руки костюм и, разглядывая его, со смехом заметил:

— Да, в таком одеянии не пойдешь пасти козу. Это скорее во вкусе Таттян. Она ведь, кажется, носит и китайские платья.

— Они ей идут.

— Потому что она умеет их носить.

— А как поживает мадам Тацуэ? Все такая же блистательная и боевая?

— Давно что-то от нее нет вестей. Однако в твоих разъяснениях о потребительной стоимости вещей она не нуждается, это я могу точно сказать.

— Ха-ха-ха! Недаром она дочь Дзюты Таруми, это у них, видимо, фамильное. А какую удивительную ловкость он показал, переметнувшись к Тодзё! Блестящий пируэт!

Однако Кидзу воздержался от дальнейших рассуждений по поводу Тодзё и Таруми. Даже во хмелю он не забывал, что перед ним не один Сёдзо. Не забыл он и о том, что в четыре часа за ним должна прийти машина. Стрелка стенных часов уже приближалась к четырем. Взглянув на пожелтевший от времени и приобретший цвет слоновой кости широкий круг циферблата под стеклом, Кидзу сладко зевнул.

— Как бы шофер не забыл про меня...

— Ничего, подожди еще минут пять.

— Минут пять? Хм! Пять минут можно подождать. Правда ведь, Марико-сан? Три минуты — это вообще не время. А вот через десять-пятнадцать, минут начинаешь нервничать. Особенно когда назначаешь свидание. Впрочем, по этой части у вас, наверно, тоже опыт есть...

— Мелешь какую-то ерунду, а уже три минуты прошло.

— Три? Ладно. Две минуты у меня есть еще. Марико-сан, кстати, я вам признаюсь: будь я женщина, я бы вам Канно не уступил. Я его люблю. Хороший парень! А все-таки немножко дурак и мямля и все хорохорится. Что-то из себя корчит и этим только вредит себе. Его нельзя слишком баловать. Его нужно не только любить, но изредка задавать ему трепку, приводить в чувство.

— Слушай, перестань! И так все понятно.

— Я ведь не тебе говорю, а твоей жене... О, кажется, приехал!

Шум подъезжавшей машины заставил его замолчать. Автомобиль остановился перед калиткой. Кидзу взял портфель и поднялся. Сёдзо и Марико вышли в переднюю проводить его. Кидзу бросил портфель на пол и, схватив правую руку Сёдзо и левую Марико, соединил их и крепко сжал.

— Как я рад, что повидался с вами после долгой разлуки.

— Приезжай еще.

— И ты приезжай. В любой момент. Смотри, не мешкай. Тут уж ни пять минут, ни три минуты лишних ждать нельзя. В общем, как я тебе говорил... Вам с Марико нужно пораньше отсюда сняться и прилететь. Понял?

Кидзу почти злобно посмотрел на Сёдзо. Но тут же это выражение сменилось печально-ласковой улыбкой. Он сжал теперь руку одной только Марико и, глядя в упор на ее белое овальное личико, сказал, обдавая ее запахом вина:

— Марико-сан, вы не думайте, что Кидзу всегда был шальным бродягой... Обещаете? Не будете так обо мне думать?

Марико кивнула. Ее устремленные на Кидзу, широко раскрытые голубые глаза, оттененные густыми ресницами, подернулись влагой. Еще несколько секунд — и на них, вероятно, выступили бы слезы. Она не отнимала руки до тех пор, пока Кидзу сам не отпустил ее.

— Спасибо!.. Канно, теперь я тоже могу спокойно умереть в Маньчжурии. Ха-ха-ха! Ну, до свиданья!

Сам Сёдзо был не очень спокоен. Жизнь в провинции, казавшаяся со стороны еще более серенькой и скучной, чем на самом деле, у Марико не вызывала, однако, ни страха, ни скуки. Она вела себя так же, как всегда, с обычным своим спокойствием и доверчивостью. Вот так же не меняют своего нрава и голуби, куда бы их ни завезли. По-прежнему она чаще всего отделывалась своими обычными «да» и