Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков - Андрей Болотов

Далее не сомневались почти все, что победа сия послужит к скорому окончанию и войны всей: ибо заключали, что, услышав об ней, не преминут и цесарцы напасть с главною и сильною своею армиею и разбить несравненно слабейшей против них армию принца Гейнриха, а имперская армия не оставит овладеть всею Саксониею, и наконец и самым Магдебургом и довесть короля прусского до последней крайности.

Так думали и заключали все, и готовились получать вскоре известия за известиями о новых победах и завоеваниях. Мы сами, живучи в Кённгсберге, всякий день ожидали новых радостных известий и готовились уже заблаговременно поздравлять друг друга со взятьем Берлина. Но удивление наше было неописанное, когда прошла неделя, прошла другая, а к нам не только не скакал курьер с известием о взятье Берлина, но мы напротив того услышали, что наши и в сей раз поступили по прежнему и старинному своему обыкновению, и вместо того, чтоб воспользоваться первыми и драгоценными минутами после одержанной победы, зарадовавшись слишком, оные упустили и до тех пор на месте сражение без всякого дела и упражняясь в одних только празднествах и торжествах простояли, покуда король собрался опять с силами и с духом и, захватив путь к Берлину, сделал шествие наше к нему невозможным.

Не менее ж и мы и весь свет удивился услышав, что и господин Даун, сей славный цесарский генерал и опытный полководец, в сей раз был так оплошен, что ничего не предприял, и не только не напал на принца Гейнриха, но ниже не сделал и движение с своей стороны к Берлину, но вместо всего того за нужное почел наперед повидаться с предводителем нашей армии и согласиться что делать; и для сего свидание не только сам пошел совсем в противоположную от Берлина сторону, но преклонил и нашего старика с армиею своею, вместо Берлина, иттить туда же.

Словом, у обоих сих предводителей войск вышла власно некая распря и перебранка. Генерал Даун, услышав, что наш старик был так оплошен, что не воспользовался победою, но все первые и драгоценные минуты упустив, находился в совершенном бездействии, делал ему огорчительные упреки в том, а сей ответствовал ему с таким же огорчением. — "Я выиграл две баталии, писал он к нему, и теперь затем нейду далее вперед, что жду известия о двух таких же победах от вас, ибо несправедливо б было, если б войскам моей императрицы одним только действовать". — Странный и удивительный ответ, а не менее странен был и тот, который дал он шведскому министру Монталамберту, находившемуся при нем и его всячески убеждавшему иттить вперед и старавшемуся преклонить его к тому тем представлением, что если не пойдет он теперь вперед, то оставит все плоды своей победы цесарцам. Господин Салтыков ответствовал ему на сие: "О! я ни мало им в том не позавидую, а желаю всем сердцем получить им еще более счастия, нежели сколько я имел, а я с моей стороны довольно и предовольно уже сделал".

Богу известно, чему приписать можно такие странные и по-видимому ни мало с благоразумием несообразные отзывы господина Салтыкова: своенравию его, или непростительному упрямству, или трудности, или иным каким причинам? Некоторые из новейших иностранных писателей почитают тому причиною господствовавшее во всех наших русских генералах, а особливо в главных командирах крайнее неудовольствие и досаду на цесарцев. Они говорят, что венский двор сделал ошибку и вместо того, чтоб командиров сих лично как-нибудь задобрить и привлечь на свою сторону, оный приносил в Петербурге превеликие жалобы сперва на Апраксина, там на Фермора, а наконец и на самого господина Салтыкова, и обвинял кого недоброхотством, кого неспособностию, недеятельностию и нехотением подкреплять своих союзников. А сим, узнавшим все, сие было огорчительно и досадно, а потому они и не помышляли никогда ревностно австрийцам помогать, и производили с своей стороны лишь столько, чтоб не можно было подпасть ответу, а не более. Венский двор хотя и увидел наконец свою ошибку и старался ее всячески исправить, но сие было уже поздно.

В Петербурге, между тем, радость о победе, полученной над королем прусским, была чрезвычайная. Граф Салтыков пожалован за нее фельдмаршалом, а князь Голицын генерал-аншефом. Генерал-поручики обвешены были кавалериями, а всей армии выдано было не в зачет полугодовое жалованье. Не менее награждены были от императрицы и цесарцы. Она подарила Лаудона золотою и богато брилиантами украшенною шпагою, а каждому австрийскому полку, бывшему на сражении, пожаловала по пяти тысяч рублей денег; а для увековечания сего дня выбито было множество приличных к тому серебряных медалей и все воины российские, бывшие на сем сражении, украшены были оными.

Итак, от помянутой недеятельности нашей и австрийской армии потеряны были все плоды, которые можно б было получить от обеих побед наших; и король прусский, между тем, покуда мы производили марши и контр-марши и разгуливали у него по Шлезии, успел опять поправить все свои дела и хотя не получить никаких дальних выгод, но по крайней мере помешать и неприятелям своим произвесть что-нибудь важное. Сии действительно упустили целую осень, как наиспособнейшее к военным операциям время года, без всякого почти важного дела. Оба предводителя армий, нашей и цесарской, имели свидание в местечке Губене, при котором свидании положили они, чтоб нашим российским войскам не выходить из прусских земель, а остаться в провинциях, лежащих на левом береге реки Одера, и Даун обязался снабдить нашу армию провиантом и фуражем. Сам же он положил дожидаться, покуда имперская армия возьмет саксонский столичный город Дрезден, тогда чтоб ему предприять осаду города Нейса и буде бы осада сия удалась и ему посчастливилось бы обовладеть сим городом; то обеим бы армиям войтить тогда в Шлезию и занять тут свои зимние квартиры.

Вот какое сделано было у них положение; по счет сей производим был без хозяина. Даун, сделав обещание снабдить нашу армию провиантом и фуражем, того не помыслил, что для армии нашей потребно было великое множество оного, и что толикого числа ему самому взять было негде, да и доставить к нам было неудобно. Оправившийся король прусский следовал повсюду по пятам нашим и цесарским и старался делать везде помешательство. Осада Дрездена между тем продлилась долго. Армия наша, стояв и дожидаясь долгое время взятья сего города, на одном месте при Фирстенвальде, поела весь свой запасной хлеб и, не получая от цесарцев ничего, не знала чем себя прокормить. Лузация, в которой она тогда находилась, принуждена была в сентябре месяце кормить собою целых четыре армии, то есть нашу, цесарскую, и прусских две, а именно ту, которою командовал сам король, и ту, которою предводительствовал брат его принц Гейнрих. По всем сим обстоятельствам и за недоставлением цесарцами обещанного провианта, и почувствовали мы первые недостаток в оном. Двор венский, не могши нам доставить оный в натуре, предлагал нам деньги на покупку оного, но Салтыков отвечал, что солдаты его не едят денег, а им надобен хлеб. А как самого сего не было и брать более было негде, то и поворотил он с армиею своею в сторону к Польше, для приближение себя к своим магазинам. Лаудон, получив новое подкрепление, не отставал от оного и старался всячески убедить его предприять осаду прусской крепости Глогау, и отвратить как можно от прехождение назад чрез реку Одер. Но расторопность короля разрушила все сии планы.