Я и мои друзья - Александр Галкин

тарахтя, как швейная машинка, и вдруг, опустившись на луг, побежал подскакивая на выбоинах, словно пигалица.

Мы бросились со всех ног и вмиг очутились у самолета, похожего на «этажерку»! Крылья соединялись многочисленными подпорками. Ну, просто какой-то музейный экспонат! А все-таки — самолет! На наших глазах ведь летел!

Летчик с озабоченным видом возился у пропеллера.

— А-а, молодая гвардия!..— увидев нас, добродушно улыбнулся он.— Куда это вы собрались так рано? Уж не меня ли здесь поджидали?

— Не, дяденька. Мы коров пасем,— пояснил Симуш, показав рукой в сторону оврага.

— Вот что! — весело сказал летчик.— Выходит, рабочий класс? Похвально, похвально.

— Дяденька… а вам не страшно летать? — спросил я.

— Садись, узнаешь,— весело сощурился летчик.

— Я один не могу… Я тут… с другом,— покосился я на Симуша. Тот от неожиданности побелел и отступил шага на два…

— Ну его, этого самолета,— заикаясь сказал он.— У него своих дел, у самолета, хватит без нас. Говорят, он лес опыляет против комаров…

— Трусишка ты, Симуш,— съязвил я.— Люди приглашают, а ты стоишь как столб. Дают — бери, бьют — беги.

— Ты погляди лучше. Самолет вон какой древний. Того и гляди — развалится. Не пойду.

— С чего ты взял, что он древний? — возмутился летчик.— На нем можно хоть куда улететь! Малость забарахлил, сердешный. Так я уже поправил его. Теперь на нем запросто можно добраться хоть до Парагвая, хоть до Уругвая.

Летчик закрыл какую-то крышку, вытер руки ветошью и усмехнулся:

— Ну как? Полетим?

Я оглянулся на Симуша. Он стоял словно столб. Губами шевелит, силится что-то сказать и — не может.

— Ладно,— поглядев на нас, сказал летчик.— Желание есть — садись! Я ждать не могу. Мне, друзья, лететь нужно. Мы здесь не на прогулке. Поля подкармливаем удобрениями…

Он отвернул рукав, глянул на часы и полез в кабину.

— Дядя, а дядя! И вправду можно? — опомнился я.

— Раз сказал — значит, все! — ответил летчик.

Я не заставил себя упрашивать. В два счета вскарабкался на крыло, и вслед за летчиком взобрался в кабину. Симуш не трогался с места. Летчик поглядел на него, засмеялся и начал что-то делать на приборной доске.

Мне никак не верилось, что я сижу в кабине самолета. Вдруг у меня мелькнула тревожная мысль: «Может, не надо? А вдруг упадем? Что тогда будет с мамой? Она не переживет!» На душе у меня заскребли кошки. «Что делать? — заволновался я.— Может, обратно слезть?»

В этот момент мотор зачихал, зафыркал, затарахтел. Пропеллер крутанулся — раз, другой, затем быстрее, стремительнее и превратился в блистающий яркий круг. Трава под упругим ветерком волнами побежала от самолета.

Веселый летчик обернулся ко мне и подмигнул:

— Порядок!

Я испугался, что мы сейчас взлетим и закричал Симушу:

— Ну, что же ты? Садись! Потом пожалеешь!

Мой крик словно подстегнул его. Заслоняясь от ветра, он кинулся к самолету. Летчик свесился, подхватил его за руки, и не успел я глазом моргнуть, как Симуш оказался рядом. Летчик велел нам пристегнуться к сидению. Повернулся назад, оглядел нас, опустил на глаза черные очки и спросил:

— Готовы?

— Готовы,— ответили мы сипшими от волнения голосами.

Засмеявшись, летчик задвинул над нами стеклянный колпак и уселся на место. Мотор заревел еще сильнее. Самолет начал трястись, как в лихорадке. Мы сидели ни живы ни мертвы. В груди так все и захолонуло. Симуш с такой силой вцепился в мою руку, что я сморщился. Но руки не отнял. Вдвоем, даже в случае беды, было бы веселее, легче.

Вскоре рев пропеллера изменился: от него доносился такой свистящий звук, что у меня тут же заложило уши. Я закрыл их ладонями. Не помогало! Оглянулся на Симуша. А он сидел, разинув рот, словно ему не хватало воздуха. И, не мигая, смотрел вперед. Лицо у него было бледное, испуганные глаза лихюрадно блестели.

— Ты что? Как граченок рот раскрыл? — крикнул я ему.— Страшно?

Но Симуш меня не расслышал. Только посмотрел на мой рот и зачем-то кивнул головой. Тогда я ему показал жестами. Симуш догадался. Он крикнул мне в самое ухо:

— Так надо! — и еще шире раскрыл рот.

Я удивился: «Что, значит, надо? Свихнулся он что ли?» Симуш, наверное, по моему лицу сообразил, что я ничего не понял и опять стал кричать в ухо:

— Так артиллеристы делают! Чтобы не оглохнуть!

— А ты откуда знаешь? — заорал я в ответ.— Ты же не артиллерист?

— Дед воевал. Он рассказывал. Они всегда при выстреле рот открывали!

Конечно, я ему не очень поверил. Симуш соврет — не дорого возьмет! Но дед у него, верно, воевал. Может, и не врет? Решил попробовать. И, отвернувшись от него, открыл рот. И в самом деле, гул мотора не так назойливо звучал в ушах. Полегче стало.

Тут самолет тронулся.

Набирая скорость, он помчался по лугу, тряхнув нас раз, другой, и вдруг плавно поплыл, отдаляясь от земли. Деревья, трава быстро уходили вниз.

Мы оба прилипли к стеклу кабины. Земля отступала все быстрее и быстрее. И вот уже деревья — такие огромные и высоченные на земле — превратились в маленькие веники, воткнутые в землю. Вот ржаное поле, точно затянутое желтеющим пологом. Голубой лентой вьется наша речка Сорма. А огромный лес, который тянется вдоль ее левого берега, похож на зеленый поясок. На правом же берегу — ровные квадраты полей и лугов. Надо же! Я даже никогда не думал, что наша земля расчерчена так строго, точно в тетрадке. Какая красота! Скрытые белесой дымкой, уходят в необозримую даль массивы лесов, полей, стоят деревушки, будто собранные из спичечных коробков. До чего же наш край красивый, привольный! Мы никогда не догадывались об этом.

Я оглянулся на Симуша и вдруг увидел,